А нос тоже не мой — это только нелепая выпуклая часть моей странной оболочки. Вернее, оболочка — это я и есть. Всего-то какая-то оболочка. Я ненормальная, Лиза, да?
— Это внутри душа. Просто не у всех получается её в себе нащупать.
— А у тебя получается?
— Получается, только у меня по-другому бывает.
— А как?
— Потом расскажу.
— Вот если бы я смогла расстегнуть свою кожу, как пальто, и вылезти наружу, тогда бы я увидела, кто я на самом деле.
Бабушка не отвечает, она говорит:
— Давай подождём её.
— Кого? Морскую птицу?
Лиза кивает.
Мы с бабушкой сидим на покрывале с медвежатами и пьём невкусный чай из крышечек от термоса. Мы ждём. А за нами кто-то наблюдает, оттуда — изнутри.
* * *
Получила имэйл от Наташи. Она опять в Дубае: прилетала ненадолго за какими-то справками и снова туда. Поздравила нас с новосельем. Спрашивает, как планирую отмечать Новый год — с Максимом или без?
А я никак не планирую. За меня уже всё спланировали мама и Пётр Сергеевич. Он пригласил нас к себе в гости — отметить праздник в тёплом узком кругу. Хорошо ещё, не сказал в «семейном», а то бы я не выдержала и выдала ему всё, что о нём думаю.
А думаю я о Петре Сергеевиче вот что: он мерзкий, мерзкий, мерзкий! Весь — от носков и до лысины. И внутри, что главнее, он тоже мерзкий, а притворяется, что нет. Но я-то вижу! И как он свою драгоценную колбасу в наш холодильник совал подальше — за баночки, чтобы баба Глаша не свистнула. Это ещё там — на старой съёмной квартире. Или как волком зыркает на меня, когда мама не смотрит. Даже не волком, это для Петра Сергеевича слишком благородный эпитет (или метафора?), а какой-то муреной. Зыркнет — и опять в свою норку прячется, точнее, в сахарную улыбочку.
И главное, мама всего этого как будто не замечает. Обычно она всё замечает, но в последнее время её как подменили. Как другую маму мне подсунули — с нездешними мечтательными глазами. А я хочу прежнюю, пусть строгую, пускай орущую, но свою.
От одной мысли о Петре Сергеевиче у меня во рту становится кисло. Как будто я лимонов наелась — такая кислятина. И вообще, я не понимаю, как о таком, как Колбасник, можно мечтать? Он в понятие мечты никаким боком не вписывается. Папа — другое дело. По нему даже некоторые девчонки из нашего класса сохнут. Говорят: «Повезло твоей маме!» и вздыхают.
Повезло, как же! Теперь про Колбасника даже папа в курсе. Мама ему сама обмолвилась по телефону, когда они решали, кто пойдёт ко мне на новогодний утренник. Сказала, мол, что она не сможет, а Пётр Сергеевич вполне себе придёт. А могла бы и скромно промолчать. Папа меня потом спросил: «Кто этот Сергей Петрович?». Я и не поняла сначала, о ком речь. А потом пришлось рассказать, что ходит к нам один такой, коньяк приносит и цветы иногда. Папа сказал на это:
— Что ж, рад за твою маму, — а у самого вид какой-то не очень радостный.
Родители вообще у меня оба, как дети малые. Спрашивают друг про друга, но всё как-то украдкой, исподтишка.
Ой, Максим онлайн! Файнэли!
Я так рада, так рада, что сейчас взлечу!
* * *
— Девочки, что за бред! Нам нужен не утренник, а пати, вечеринка! Чтобы в саму новогоднюю ночь! Чтобы звёзды в небе, петарды и шампанское рекой! — кричит Дина, болтая ногами за барной стойкой.
Мы сидим в «Кофемании», в торговом центре напротив школы, заказали по диет-коле и десерту. Сегодня это не совсем «Кофемания», это наш штаб. Секретный, хотя официантки и посетители про это не в курсе. Мы — это Дина, Настя, Полина, Анна-Мария и я. Парней к себе в штаб мы не пустили.
— Правильно, Диночка, — поддакивает Настя. — Надо пати.
Она всё время ей поддакивает. Постоянно. Круглосуточно.
— Нам, между прочим, уже по тринадцать, а мы ещё в ночном клубе ни разу не были!
— Вы, может, и не были, а я была, — говорит Анна-Мария и щурится, как пантера на пальме. — Летом, с предками. В Сан-Тропе.
— С предками я сама миллион раз была, — отрезает Дина. — Нам нужна своя собственная вечеринка! Чтобы никаких взрослых, только если обслуга. А в клубешниках фейс-контроль, так что только дома.
— Обслуга потом родителям наябедничает, — говорит Полина.
— Точно, — Дина кусает губы, и на зубах у неё остаётся розовая помада. На стакане с диет-колой точно такая же. — Ну ничего, мы сами всё подготовим, а еду из ресторана закажем. Только у меня нельзя — у меня родители в этот раз дома справляют, мама делает стол. Куршавель их уже достал, говорят.
— У меня тоже нельзя — у меня бонна всю ночь в телевизор будет пялиться, — вздыхает Настя. — Даже не знаю, получится слинять или нет…
— Получится! Снотворного ей в шампусик подсыплешь, я у матери возьму, — говорит Дина. — Ань, Поль, а у вас что?
По скучным минам девчонок всё и так понятно.
— Всё с вами ясно, — скисает Дина. — Ну, у Валечки вообще теснота, как в братской могиле… — она тяжело задумывается.
Девчонки хихикают, а у меня втыкается в сердце иголка — тупым концом. Я вспоминаю наш домик в Фирсовке — маленькую коробку из-под печенья. Комната плавно перетекала в кухню, но тесно нам с мамой не было. Наоборот, мы с Жозефиной, нашим котом, в кухне кросс на скорость устраивали — вокруг печки. А в комнате у нас был зимний сад, мама там даже ананасы выращивала. Пыталась выращивать.
— Ну почему же теснота? — говорю я. — У нас в коттедже ремонт только что закончили, а пэрентсы в Дубай улетают на все праздники.
— Безбэ?! — вскакивает Дина и опрокидывает колу на скатерть.
— Безбэ!
Это почти что безбэ — правда, то есть. Полуправда такая. Папа улетает к Наташе, он даже звал меня с собой. Но мама, понятное дело, не разрешила. Тогда папа сказал, что я смогу пожить у него, если захочу: персонал он на праздники отпускает, а цветы поливать некому. Правда, он просил, чтобы я никого не водила, даже лучших друзей. Не потому, что жалко, а по какой-то другой причине. Он объяснил, но я не совсем поняла. Папа сказал:
— У твоих лучших друзей далеко не самые лучшие родители.
Я знаю, что иду против папы, против папиного доверия. Знаю, что просто напрашиваюсь на неприятности, типа, как те герои из ужастика: вон стоит заброшенный дом на холме, пойдёмте туда переночуем! Я всё это знаю и всё равно говорю:
— Так что можно у меня вечеринку устроить!
Говорю, а сама чувствую опять, что я — это не я. Что за меня говорит не тот, кто внутри, а моя оболочка. Моя новая оболочка со стрижкой и ухоженными ногтями.
— Ура! — вопит Дина и лезет ко мне с обниманиями. — Я тебя обожаю!
