— Теперь уж и я, кажется, догадываюсь, где это могло быть, — вся вспыхнув от слетевших с его языка слов, воскликнула Галя. — Это было пять лет тому назад? Да? — спросила она.
— Да, лет пять, совершенно верно, вы угадали! Случилось это на Масленой
[61], на литературно-музыкальном вечере, устроенном в Николаевской женской гимназии. На эстраде появилась махонькая девочка, вся укутанная великолепными черными волосами, с блестящими оживлением огромными глазами, и так прочувствованно, с такими выразительными интонациями и переходами передала разговор старика деда с внуком, что заворожила весь зал, а в том числе и одного длинного восьмиклассника-гимназиста. У него и до настоящего времени, как живая, стоит перед глазами эта девочка, звенит ее голосок. Впрочем, в данную-то минуту она, немножечко подросшая, и на самом деле стоит перед, хотя, по счастью, больше не выросшим, но тоже ровно на пять лет постаревшим гимназистом.
Оба весело засмеялись.
— Оттого и фамилия ваша мне знакома. «Волгина… Волгина…» — в тот вечер только это и слышно было в зале, героиня дня, — опять засмеялся он.
— Да, чудесное светлое время! Гимназия!.. Господи, сколько в ней осталось радостей! Именно осталось там, в дорогих ее стенах. Там они и умерли, мои по крайней мере…
Что-то теплое и скорбное дрогнуло в голосе девушки. Ланской с горячим участием взглянул на нее.
— Извините за нескромный вопрос: вы курса не закончили?
— В том-то и горе! — грустно подтвердила Галя. — За полтора года до окончания судьба вырвала меня оттуда.
И, сама не замечая как, подкупленная искренним участием голоса и выражением его добрых глаз, первый раз в жизни с кем-либо, кроме Михаила Николаевича, заговорила Галя о смерти матери и об изменившихся вследствие этого условиях своей жизни. Ни одного упрека, ни одного недоброго слова по адресу Таларовых не сорвалось с уст девушки; да она и не винила их. Галя видела раньше жизнь матери и, заняв ее место, считала вполне естественным и все сопряженные с ним тяготы. Что ж? Не судьба! Надо бодро нести свою ношу, стараться выбиться на другой, ровный, светлый путь и тогда вздохнуть спокойно и облегченно.
— Галина Павловна, — начал глубоко взволнованный Ланской, — разрешите мне, чем смогу, всегда прийти вам на помощь. Книги и всякие нужные источники я в любую минуту могу предоставить в ваше распоряжение: у меня и своих много, да и у отца библиотека приличная. И если в прохождении курса встретятся какие-нибудь затруднения, понадобится что-нибудь выяснить, я по мере своих сил всегда к вашим услугам.
— Спасибо, большое вам спасибо, Борис Владимирович! Вы такой добрый, такой славный! — задушевно начала Галя, но вдруг оборвала сама себя; светлое выражение ее лица сразу слетело, заменившись тревожным.
— Кажется, подъехали? Неужели наши? Господи, а я и забыла про ужин! Хорошо, если Катерина сама догадалась. Извините, побегу! — и девушка опрометью кинулась в кухню.
Ланской более умеренным шагом последовал за ней, навстречу хозяевам.
— Куда ты летишь, как сумасшедшая? И почему ты такая красная? — остановила Галю Таларова.
— Жарко, — ответила та.
— Стол не накрыт. Самовар, конечно, тоже не готов? Не понимаю, что ты все это время делала? — повысив тон, отчитывала Марья Петровна девушку.
— Я с Борисом Владимировичем разговаривала. Он уже давно вас ожидает, — объяснила Галя.
Спокойная и уверенная в том, что ни окриков, ни резких замечаний сейчас больше не будет, так как в соседней комнате уже раздавались шаги гостя, девушка торопливо направилась в кухню.
— Ах, какой приятный сюрприз! Леля, Надя! Вы и не подозреваете, кто у нас. Посмотрите только. Борис Владимирович, как это мило! Как это любезно с вашей стороны вспомнить о нас! А мы почему-то вчера вас поджидали, а сегодня, que voulez-vous, ни малейшего предчувствия. Ну, здравствуйте же, здравствуйте, mon ami, — рассыпалась в приветствиях дорогому гостю Таларова. — Mais je ne peux pas me consoler, что все так неудачно сложилось. Ведь вы, говорят, уже давно ожидаете нас: воображаю, как вы соскучились, un ennui mortel
[62], — сокрушалась хозяйка.
— Вы напрасно беспокоитесь, Марья Петровна, я, напротив, очень даже приятно провел время: мы разговаривали с Галиной Павловной, которая была настолько любезна, что ради меня прекратила даже свои занятия, — запротестовал Ланской.
— Ну, разве вы сознаетесь, вы, такой деликатный, что провели полтора длиннейших и скучнейших часа в нашем доме? Mais cela s’entend. О чем могли вы говорить с Галей? Воображаю, какое вам, бедненькому, это доставило удовольствие, mon pauvre
[63] Борис Владимирович.
— Я принужден настаивать на том, что вы заблуждаетесь, добрейшая Марья Петровна, я действительно очень приятно провел время. Мадемуазель Волгина такая развитая, такая симпатичная девушка…
— Боже, до чего вы добры и снисходительны, это поразительно! Мы с дочерью уже в прошлый раз заметили в вас эту черту, — перебила его Таларова.
— Я снисходителен? Вы находите? А вот моя мать постоянно упрекает меня за чересчур большую требовательность к людям, — возразил Ланской.
— Это доказывает только, что ваша maman
[64] еще добрее и снисходительнее вас, — любезно настаивала хозяйка.
— Однако лучше пройдем на веранду, там восхитительный воздух. Туда же я прикажу и чай подать.
По счастью, и самовар, и ужин появились на столе своевременно, благодаря распорядительности Дуняши и Катерины, в противном случае, не миновать бы Гале грозы в этот первый день, когда после отъезда дяди Миши у нее на душе было теплее и светлее от так редко выпадавшего на ее долю участия.
— Послушай, Галка, мне необходимо сообщить тебе что-то страшно-страшно важное и интересное! Устраивай скорее кормление зверей, пои всех чаем и кончен бал, — перехватила на ходу подругу Надя.
— Хорошо, хорошо, только теперь, ради Бога, не задерживай меня, — взмолилась та.
За ужином и чаем Наде положительно не сиделось.
— А что он уже второй стакан пьет? — кося глаза в сторону Ланского, осведомлялась она у Гали.
— Тш-ш-ш… — остановила ее та и затем шепотом подтвердила: — Да, второй.
— Надеюсь, третьего не захочет?
— Тш-ш-ш… — опять зашикала Галя, едва сдерживая улыбку.
