Холодную, эгоистичную Лелю не могли глубоко трогать печаль нелюбимого дяди и болезнь его более чем безразличного ей ребенка. Конечно, когда смерть, притаившись, распростерла над домом свои мрачные крылья, грозя ежеминутно унести намеченную ею жертву, притихла и девушка: даже вчуже слишком подавляет каждого своим жутким величием близость этой страшной гостьи. Весь дом был охвачен этим чувством в гнетущие дни неизвестности и ежеминутного страха рокового исхода в ожидании приезда профессора и результата произведенного им опыта. Но страшный призрак отлетел. Чуть притихшая жизнь вошла снова в свою колею.
Отсутствие Гали, ее тревоги и, наконец, ее болезнь мало огорчали Лелю. Наоборот, в глубине души она даже радовалась, что лично для нее обстоятельства складывались столь удачно. Симпатия Ланского к Гале, так откровенно проявленная в день спектакля, была острым ножом для сердца Лели, полного зависти и недоброжелательства к девушке как за сценический успех, так и за постоянные лестные отзывы о ней Ланского.
Но вот Галя исчезла, заперлась в двух угловых комнатах, появляясь лишь случайно, мимоходом. Между тем Борис Владимирович ежедневно заворачивал в Васильково и подолгу, иногда до позднего вечера охотно гостил там. Леля в восторге: теперь его частые визиты она вправе объяснить исключительно тем удовольствием, которое доставляет ему ее общество.
Себялюбивая и тщеславная девушка не замечает, как внимательно прислушивается Ланской, не раздадутся ли легкие, торопливые шаги, направляющиеся к ним из левой половины дома; как пристально, не отрываясь, во время прогулок по саду следят его глаза за окнами угловой комнаты, где лежит больная; как торопливо на полуслове он обрывает начатую фразу, лишь только редким счастливым случаем появится в комнате Галя; как дружески жмет он протянутую ему руку; с какой заботливой тревогой всматривается в похудевшие черты лица девушки, в ее потухшие большие глаза; да и сам он как будто похудел слегка, и в его карих глазах нет обычной улыбки; только губы одни улыбаются, а глаза хранят свою затаенную думу.
Леля по-своему, в самой лестной для себя форме объясняет задумчивость, порой даже рассеянность своего собеседника, и начавшие было исчезать радостные надежды с новой силой воскресают в ее душе.
Целую неделю пролежала Галя, ослабленная обилием потерянной крови, но благодаря своевременно принятым мерам и различным укрепляющим средствам, предписанным профессором, ее здоровье довольно скоро начало восстанавливаться. Быстро поправлялась и Ася, и наконец они, одна за другой, появились в общей столовой и в саду.
Первый выход девушки был светлым, памятным для нее днем — такой теплый и сердечный прием она встретила со стороны всех присутствующих. Даже Марья Петровна, даже Леля, если в душе по-прежнему не питали к ней особой симпатии, все же не могли не отдать должного самоотверженному поступку девушки и хотя бы из простого чувства приличия встретили ее приветливой улыбкой и благосклонными словами.
Зато Надя столь бурно приняла и так энергично начала душить в объятиях своего «воскресшего», как она выражалась, друга, что вмешался Власов.
— Согласно статье 5285637, тома 469, — повелительно поднял он руку над головой Нади, — гласящей о мерах, принимаемых к охранению общественной безопасности, я, как будущее доверенное лицо благородной Фемиды, считаю своим долгом пресечь могущее быть совершенным преступление и допросить могущую совершить его в припадке восторженного невоздержания девицу Надежду Таларову, признает ли она себя способной возвратить из своих пылких объятий в целости и безо всякого членовредительства гибнущую в них от удушения и перелома шести левых ребер девицу Галину Волгину? Предлагаю обдумать, согласно статье 4584982, и ответить в трезвом уме и здравой памяти, в противном случае означенная девица будет привлечена к уголовной ответственности за неисполнение личного требования за № 7439564 господина будущего министра Фемиды, Николая Власова. Подсудимая, слово за вами, — торжественно закончил он.
Непосредственно затем, точно по мановению волшебства, на груди Гали появилась висящая на шнурочке записка с начертанным на ней крупными буквами: «Хрупкое. Обращаться с осторожностью».
На стене же красовался анонс: «За повреждение, в целом или в части, хрупких предметов, снабженных предупредительными надписями, виновные будут преданы смертной казни через утопление в ложке воды без замены денежным штрафом. Охранительное бюро транспортирования хрупких кладей».
Вывешенные на груди Гали и на стене плакаты были встречены общим одобрительным смехом. Однако они ничуть не воспрепятствовали Наде еще раз с не меньшим азартом стиснуть подругу и посредством собственных рук удостовериться в ее прочности.
— Господи, какая же ты тонюсенькая! Еще потоньшела! Право, нужно к тебе палку подвязать, как к душистому горошку и пионам, а то еще и впрямь переломишься, а мы тут отвечай за тебя! — громко воскликнула Надя, затем понижая тон: — Вот, право, счастливая, а я-то, я-то!.. И с горя, и с радости все толстею да толстею! — и наконец совсем шепотком: — Хорошо, что у моего Николаши руки длинные, а то, пожалуй, не смог бы и обнять меня. Ты знаешь, ведь мы со вчерашнего вечера жених и невеста. Чудно-о! Хорошо-о-о все! А-ах! — и в заключение Надя громким поцелуем запечатлела свой восторг на Галиной щеке.
Безмолвно, но со светящимся радостью взором, со счастливой улыбкой, крепким сердечным рукопожатием приветствовал Ланской появление девушки. У него появилось ощущение, что вместе с ней ворвался светлый ликующий луч, который озарил и комнату, и дом, и сад, которые в последнее время казались ему такими мрачными и безжизненными.
На Галю действительно весело было смотреть: она вся сияла, вся искрилась от охватившего ее внутреннего довольства бытия, от нахлынувших свежих, молодых сил, и душевных и телесных, от жажды жизни, счастья, веры в то, что оно будет — есть уже там, в глубине ее сердца и оттуда светит ей, озаряет все кругом, льет радостные лучи на дорогие лица, в их ласковые глаза, согревает их сердца; оттого так приветливо все на нее смотрят, оттого столько тепла в их словах и голосе. И до самой сокровенной глубины ее прогрета душа девушки, и не может она разобрать: их ли тепло нежит ее душу, собственное ли ее сердце переполнено горячей любовью и потому такими ласковыми и добрыми кажутся ей все. Не все ли равно, когда на сердце так безоблачно, ясно, так дивно хорошо!
И снова, точно звезды, сияют своим влажным блеском глаза Гали, расцветают горячим румянцем ее щеки, а душа жаждет простора, света и звуков. И снова льются они из груди, снова перекладывает она в песни слова любимых поэтов:
Нам жизнь дана, чтобы любить,
Любить без меры, без предела,
И всем страдальцам посвятить
Свой разум, кровь свою и тело.
Нам жизнь дана, чтоб утешать
Униженных и оскорбленных,
И согревать, и насыщать
Увечных, слабых и бездомных.
Нам жизнь дана, чтоб до конца
Бороться с тьмой, бороться с ложью
И сеять в братские сердца
Одну святую правду Божью.
А правда в том, чтобы любить,
Любить без меры, без предела,
И всем страдальцам посвятить
Свой разум, кровь свою и тело
[85].
Рассыпаются мягкие серебряные звуки, льются из самого сердца девушки; она поет свои любимые стихи, не задумываясь, не сознавая, что сама в точности выполнила призывный завет любви, заключенный в этих словах.
