– А вон там ворона! – перебила я бабушку, показывая на черную птицу, тяжело перелетавшую с соборного купола на колокольню. – Ишь, как каркает!.. Она, верно, снегу не боится?
– Вороны – зимние птицы; они холоду не боятся. Погляди, сколько их на колокольне! Кресты соборные словно черным бисером ими все унизаны.
– Гадкая птица ворона! Я ее не люблю, – сказала Леля.
– Чем же она гадкая?
– Некрасивая, неуклюжая, черная, толстая!.. А как захочет запеть, так так противно каркнет!
– Чем же она виновата, что ее Бог такою сотворил? – сказала бабушка. – Значит, ты всех некрасивых не любишь?.. Ну, вот и я тоже толстая, неуклюжая и петь не умею, так ты и меня за это не будешь любить?
– Ну, вот еще, бабочка! Что это вы говорите, – сконфуженно пробормотала Леля, вся покраснев, но тут же расхохоталась. – Разве вы птица?.. Зачем человеку петь?.. Вы отлично играете на фортепиано, рисуете, сколько знаете разных работ!.. Вышиваете шелками, вяжете кружева, клеите из картона и раковин разные вещи! Делаете такие прелестные цветы!.. Господи! А знаете-то вы сколько!.. Всему вы можете учить: и истории, и географии! На скольких языках вы говорите! Собираете древности, монеты… Боже мой, Боже! Чего только вы не знаете!..
– Та-та-та! – Затараторила!.. – прервала ее бабушка. – Ты, кажется, в самом деле думаешь, что я как ворона в басне сейчас и уши развешу на твое лисинькино пенье?.. Ах, ты Лиса Патрикеевна!.. Ты лучше не перебирай, что я знаю и чего не знаю, а старайся лучше говорить мне уроки, чтобы самой больше знать.
И бабушка обняла Лелю, целую ее курчавую голову, а я сама к ней бросилась, уверяя, что другой такой доброй да умной и во всем свете не сыщешь! Я в том была убеждена и тогда, и теперь осталась на всю жизнь уверенной. Бабушка моя, Елена Павловна Фадеева, была такая замечательная женщина, каких на свете мало.
Она очень любила серьезные занятия и такая была ученая, что все изумлялись ее глубоким знаниям. Но еще больше наук и всего на свете она любила свою семью, в особенности нас, своих внуков.
Она и учила нас, и умела нас забавлять, как никто другой не мог. Я ничего так не любила как ее чудесные рассказы и могла их слушать по цельным часам.
В пять-шесть лет у детей немного уроков; я обыкновенно кончала свои до завтрака, а потом гуляла, играла и могла делать все, что хочу. А хотела я, всего чаще, тихонечко пробираться наверх, в комнаты бабушки. Если я не находила ее в спальной за каким-нибудь рукоделием, то уж я знала, что она в кабинете, – рисует цветы или занимается чем-нибудь «серьезным»…
Кроме всяких вышиваний, вязаний, плетений, бабушка умела делать множество интересных работ. Она делала цветы из атласа, бархата и разных материй; она клеила из картона, раковин, цветной и золотой бумаги, из битых зеркальных стекол, из бус и пестрых семечек такие чудные вещи, что чудо! Она переплетала книги. Сама, бывало, напишет что-нибудь, сама разрисует, сама и в книгу переплетет… Но всего лучше она рисовала особенно цветы. Мы, дети, были уверены, что не было на свете такой работы, которой бы бабушка не знала!
Но все эти занятия считались ею пустяками, только отдыхом от серьезного дела… «Серьезно» занималась бабушка у себя в кабинете. Там она читала и писала на нескольких известных ей языках; разбирала свои собрания редкостей: камней, раковин, растений; разных насекомых, зверей и птиц; разных древних вещей, – окаменелостей, монет (старинных денег), рукописей. Все это она сама распределяла, надписывала и красиво устраивала в шкафах и ящиках под стеклом, на полках и по стенам своего кабинета.
Не диво, что я любила в этот кабинет забираться! Чего-чего в нем не было?!.
Рассказы моей бабушки
Приотворяла я тихонечко в него дверь и заглядывала… Если бабушка подымала голову из-за своего рабочего стола и, выглянув из-за массы живых цветов, всегда ее окружавших, ласково мне улыбалась, – я входила смелей и поближе к ней подсаживалась. Если же не замечала моего прихода или, еще того хуже, – увидав, оставалась серьезна, нахмурив озабоченно брови, – тогда я быстро садилась, где попало, поодаль и там ждала, притаившись, пока она меня подзывала.
Иногда мне подолгу приходилось этого ждать, но я не унывала и не скучала. В бабушкином кабинете было на что поглядеть и о чем призадуматься!.. Стены, пол, потолок, все было покрыто диковинками. Днем эти диковинки меня очень занимали, но в сумерки я бы ни за что не вошла одна в бабушкин кабинет!
Там было множество страшилищ.
Один фламинго уж чего стоил!..
Фламинго – это белая птица на длинных ногах, с человека ростом. Она стояла в угловом стеклянном шкафу.
Вытянув аршинную шею, законченную огромным крючковатым, черным клювом, размахнув широко белые крылья, снизу ярко-красные, будто вымазанные кровью, – она была такая страшная!.. На беду моя старшая сестра-шалунья рассказала мне целую сказку об этом набитом чучеле.
Будто фламинго ночью оживает, крыльями хлопает, разевает клюв и челюстями постукивает; а потом идет разыскивать себе пищу…
– А ест он, знаешь, что? – сочиняла моя сестрица. – Маленьких детей!.. Да! Он им носом голову пробивает, кровь их пьет и, наевшись, вытирает клюв крыльями… Оттого-то они у него и такие красные – кровавые!..
Разумеется, бабушка, узнав о выдумке сестры, ее побранила, а меня разуверила. Я и сама понимала, что чучело не могло ходить, но все же побаивалась… И не одного фламинго! Было у него много еще страшных товарищей – сов желтоглазых, хохлатых орлов и филинов, смотревших на меня со стен; оскаленных зубов тигров, медведей и разных звериных морд, разостланных по полу шкур.
Но был у меня, между этими набитыми чучелами один самый дорогой приятель: белый, гладкий, атласистый тюлень из Каспийского моря.
В сумерки, когда бабушка кончала денные занятия, она любила полчаса посидеть, отдыхая в своем глубоком кресле, у рабочего стола, заваленного бумагами, уставленного множеством растений и букетов.
Тогда я знала, что наступило мое время.
Весело притаскивала я своего атласистого друга за распластанный хвост, к ногам бабушки; располагалась на нем как на диване, опираясь о его глупую, круглую голову и требовала рассказов.
Бабушка, смеясь, ласково гладила меня по волосам и спрашивала:
– О чем же мне сегодня тебе рассказать сказку?
– О чем хотите! – отвечала я обыкновенно.
Но тут же прибавляла, указывая на какую-нибудь мне неизвестную вещь:
– А вот об этом расскажите, что это за штука такая?
И бабушка рассказывала.
Рассказы ее совсем были не сказки, хотя она их так шутя называла; но никакие волшебные сказки не могли бы меня больше занять. Некоторые из них я до сих пор прекрасно помню.
Прислоненное к стене кабинета стояло изогнутое бревно, – как я прежде думала: круглый, толстый ствол окаменелого дерева. Вот я раз и спросила: что это такое?.. Бабушка объяснила мне, что вовсе это не дерево, а громадный клык животного, жившего на свете несколько тысяч лет тому назад… Этот зверь назывался мамонтом.
