26) Русский князь У. (теперь, как я слышал, умерший). Я несколько знал его, так как года за два перед тем А. Н. Майков привез его ко мне в дом на литературный вечер. Он был у Е. П. Блаватской один раз, и потом я видел его на торжественном conference’e в доме m-me де Барро.
27) Русский генерал-майор К., бывший также один раз у Е. П. Блаватской и затем на conference’e.
Был ли сделан этими двумя господами членский взнос и числятся ли они в списках общества, я не знаю.
28) Русская дама с иностранной фамилией, г-жа Г., из Одессы, знакомая родственников Елены Петровны. Она являлась со своим сыном, несчастным горбатым мальчиком, и больше мне решительно нечего о ней прибавить.
Затем остаются две русские дамы, родственницы Е. П. Блаватской, и я. Это все. Тридцать один человек, ну, скажем, тридцать пять, на случай, если б я забыл кого-нибудь из совсем уж, вообще или в то время, невидных, без речей.
Некоторые из этих лиц, как показано выше, только мелькнули и исчезли. Другие же были привлечены главным образом m-me де Морсье. В таком виде является действительная картина парижского теософического общества летом 1884 года. Это был очень небольшой дамский кружок – и ничего более.
Если бы кто-нибудь был еще, кого я не знал и не видал, Елена Петровна, подзадориваемая моими замечаниями о том, что дело идет чересчур вяло, непременно говорила бы со мною о неизвестных мне лицах, указывала бы на них, и притом эти лица непременно ее стараниями появились бы на conference’ax, крайняя малолюдность которых совершенно удручала основательницу теософического общества.
Где же эти «массы», «осаждавшие» тогда Елену Петровну, как уверяет г-жа Желиховская? Где это «множество французов-легитимистов и империалистов», которое к ней «льнуло»? Где эти «очень многие ученые, доктора профессора, психиатры, магнетизеры, приезжие со всех стран света и местные»? Где «множество русских мужчин и дам, усиленно напрашивавшихся в дружбу и в последователи учения»?
Ведь должна же быть, наконец, какая-нибудь разница между писанием «повести для легкого чтения» и писанием «биографического очерка» женщины, которую называют «всемирной знаменитостью», возбужденное ею движение – «мировым явлением», а «чистым и высоким учением» которой соблазняют русское общество!
И это лишь первые цветочки – впереди много красных ягод различного и самого неожиданного сорта.
V
Об этом первом собрании теософов, на которое я поехал в сопровождении Могини и Китли, распространяться не стану, так как оно не ознаменовалось ровно ничем интересным в теософическом или оккультном смысле. Для меня оно имело значение лишь в том отношении, что и познакомился с m-me де Барро, m-me де Морсье, фрейлиной А., доктором Комбре, Оливье, Тюрманном и «старичком» Эветтом. Кроме этих лиц, никого не было. Мы разместились в просторной столовой вокруг обеденного стола, покрытого клеенкой, причем председательские места заняли, конечно, дюшесса и Елена Петровна.
Слева направо: Вера и Чарльз Джонстон, Г. Олькотт (стоят), Е. Блаватская и В. Желиховская (сидят)
Разговор велся беспорядочный, переходил с предмета в предмет и ни на чем не останавливался. Вдруг раздался крикливый и пискливый голос. Это заговорил Тюрганн, пожилой, прилизанный, лысый человек с огненно-красными щеками и носом, испещренными синими жилками. Заговорив, он уже, очевидно, не мог остановиться и слушал сам себя с все возраставшим наслаждением. Он толковал о мартинизме, о своем «philosophe nrconnu» [Неизвестном философе – фр.], о Сведенборге, о спиритизме; но понять, зачем он все это говорил, не было никакой возможности. Ровно никаких новых, хоть сколько-нибудь интересных сведений он не сообщал, а только расплывался в красивых шаблонных фразах, которые француз может нанизывать одна на другую до бесконечности.
Блаватская отдувалась, курила папиросу за папиросой и, очевидно не слушая, поводила во все стороны своими огромными светлыми глазами. Наконец m-me де Морсье перебила оратора и решительно сказала, что надо немедленно выработать программу занятий и конферансов. Она выразила от лица французских теософов желание, чтобы «полковник» Олкотт и Могини прежде всего преподали парижской ветви теософического общества истинное познание двух главнейших учений «эзотеризма» о «Карме» и о «Нирване», причем брала на себя труд записывать их слова и затем переводить по-французски, Блаватская дала на это свое полное согласие, а Могини улыбался и прикладывал руку к сердцу. Через несколько минут все было кончено, из-за стола встали, и начались «приватные» разговоры.
Когда я через два дня появился в квартире улицы Notre Dame des Champs, Елена Петровна, выйдя ко мне, объявила:
– Олкотт приехал! Вы его сейчас увидите.
И я увидел «полковника», верного спутника и сотрудника Блаватской, президента теософического общества. Его внешность произвела на меня сразу очень хорошее впечатление. Человек уже, конечно, за пятьдесят лет, среднего роста, плотный и широкий; но не толстый – он, по своей энергичности и живости движений, казался далеко не стариком и являл все признаки большой силы и крепкого здоровья. Лицо его было красиво и приятно, большая лысина шла к этому лицу, обрамленному великолепной, совершенно серебряной бородою. Он носил очки, несколько скрывая за ними единственный недостаток своей наружности, являвшийся, однако, настоящей «ложкой дегтя в бочке с медом». Дело в том, что один глаз его оказывался крайне непослушным и то и дело бегал во все стороны, иногда с изумительной и весьма неприятной быстротою. Пока этот непослушный глаз оставался спокойным, перед вами был красивый, приятный, добродушный, хотя и не особенно умный человек, подкупающий своей внешностью и внушающий к себе доверие. Но вот что-то дернулось, глаз сорвался с места, забегал подозрительно, плутовато – и доверие сразу исчезнет.
Олкотт уже получил, очевидно, от «madame» подробные инструкции относительно меня, а потому с первых же слов выказал мне большую любезность и внимание. Он очень сносно говорил по-французски и, когда Елена Петровна ушла к себе писать письма, повел меня в свою комнату, предложил мне один из трех находившихся в ней стульев, сам сел на другой и начал беседу о феноменах и махатмах. Подробно рассказал он мне, как к нему являлся «хозяин» «madame», махатма Мориа (и он, и Блаватская, и челы почему-то всегда избегали, говоря об этом махатме, произносить его имя и обозначали его или словом «maitre» [Хозяин – лат.], или просто буквою М.); но являлся не в своем материальном теле, а в теле тончайшем en corps astral [Астральном теле – фр.].
– Почему же вы уверены, что это был действительно он, а не ваша субъективная галлюцинация? – спросил я.
– Потому что он мне оставил неопровержимое доказательство своего присутствия: он, перед тем как исчезнуть, снял со своей головы тюрбан… вот!
