Что же теперь? Уехать скорее и забыть об этой истории. Но, во-первых, я не мог сейчас уехать, так как у меня неожиданно оказалось дело в Вюрцбурге, и я должен был прожить здесь еще около двух недель, а во-вторых, я был уверен, что Блаватская непременно даст о себе знать, не расстанется так со мною. И меня сильно тянуло посмотреть, что же еще теперь может придумать эта невероятная женщина.
Так размышлял я, когда у моей двери раздался стук и затем передо мной очутилась крошечная жалкая фигурка Баваджи.
«Вот как скоро!» – подумал я.
Обезьяньи движения индуса выказывали большое волнение. Его громадные черные глаза горели, синие его губы дрожали и все темно-коричневое лицо передергивалось.
– Voici la lettre… monsieur, lisez… madame attend, – услышал я его хриплый отвратительный голос и его ломаный французский язык.
Я развернул записку и прочел:
«Сейчас видела хозяина (два раза подчеркнуто). То, что он приказал мне вам сказать, будет для вас новостью и решит, быть может, не только нашу с вами участь, но, быть может, если вы хоть раз поверите мне (только в том-то и прелесть, что даже было бы легче для меня и лучше для дела, если бы вы зрели в одной мне resume всех якобы выдуманных мною “хозяев”), то вы, как патриот, оказали бы огромную услугу и России. Приходите как можно раньше. Е. Б.».
Я перечел и раз, и другой, и третий. Она так волнуется, так спешит, что даже написала, в смысле русского языка, что-то крайне нелепое. Она должна во что бы то ни стало меня видеть и боится, как бы я не исчез навсегда после того, что случилось. Она заинтересовывает меня, как только умеет, и для лучшего действия своей мистификации ухватывается за Россию и за патриотизм. Но «хозяин»!! На что же она рассчитывает, продолжая говорить о «хозяине» теперь? Во всяком случае, она достигла цели, меня заинтриговала, заставила решиться идти к ней, что при моем ходе мыслей было ей нетрудно сделать. Взглянуть на нее теперь было любопытно в высшей степени.
Баваджи после «блаженны врущие» все эти дни от меня прятался и, несмотря на крики и требования Блаватской, ни разу не вошел в ее кабинет, когда я был там. Раз я столкнулся с ним лицом к лицу, он глубоко поклонился мне и, отвернув голову, убежал. Теперь ему, очевидно, было приказано под страхом смертной казни не сметь возвращаться без меня. Легко могло статься, что он даже был бит, ибо иначе вряд ли бы решился явиться ко мне в гостиницу. Он не смотрел на меня, весь дрожал и хрипел умоляющим голосом:
– Monsieur… allons nous deux… madame prie… madame malade…[Мсье, идемте мы оба… мадам просит… мадам больна… – фр.].
Увидя, что я собираюсь идти, он как-то странно завизжал, захохотал, начал метаться, слетел стрелой с лестницы и помчался вперед радостным вестником.
Что-то еще придумает удивительная «madame», когда уже, кажется, придумать решительно нечего?
Елена Петровна Блаватская 1875 г.
«Ненависть не заглушишь ненавистью. Победить её может только любовь; такова древняя мудрость» (Елена Блаватская)
Я вошел к ней и застал ее на обычном месте, в кресле у стола. Ее лицо было ужасно, все в темно-красных пятнах. Она отдувалась, но изо всех сил старалась казаться спокойной.
– Что это вы, батюшка, вдруг сбежали? – прямо спросила она и не особенно искусно засмеялась. – Что с вами приключилось? Были здесь – и вдруг смотрю: вас нет! Да уж полно, были ли вы у меня сегодня? Может, это мне так только почудилось, что я вас видела и разговаривала с вами?!
– Нет, Елена Петровна, вам не почудилось, что было, то было…
– Так куда же вы девались?
– Видите ли, я могу удивляться вам и очень вами интересоваться, я могу, malgre tout, чувствовать к вам невольное расположение, как к соотечественнице и из ряду выходящей женщине, могу сердечно жалеть вас и желать вам всякого добра, но изо всего этого еще не следует, что вы имеете право предлагать мне «создавать» письма Кут-Хуми! Такое занятие не в моих привычках…
Она не дала мне докончить и закричала:
– Как? Я… я вам предлагала это? Никогда я вам не говорила ничего подобного!..
Мне стало смешно: как же я не догадался, что с этого именно и начнется и что ни с чего другого она, какою я знал ее, и начать-то не может. Но что же будет дальше?
– Ах, так вы не говорили! – сказал я. – Значит, это кто-нибудь другой предложил мне такую почетную обязанность… Но ведь никого, кроме вас, не было, мы были вдвоем…
Она вдруг заплакала самыми настоящими слезами, она хваталась за голову и в отчаянии, весьма хорошо изображенном, металась на своем кресле.
– Какое несчастье! – кричала она. – Опять, опять эта гадость, этот дьявол, этот черный колдун, враг «хозяина» и мой враг овладел мною!.. Он привел меня в бесчувствие и овладел моим телом… Он, значит, говорил моим языком, а я ничего не знаю…
«Боже мой, она с ума сходит, помешалась!» – мелькнуло у меня в голове.
Между тем слезы ее остановились, она несколько притихла и продолжала:
– Да вы, конечно, не поверите, вы сочтете это за вздор, сказку, новую бессовестную ложь, мною придуманную, а между тем вот что со мною случилось… Несколько лет тому назад в Америке… Я уже была почти так же стара и безобразна, как теперь… А между тем ведь на свете бывают всякие безобразия, в меня влюбился там молодой и красивый армянин… Вдруг он является ко мне в дом и начинает обращаться со мной, как только муж может обращаться с женой. Я его гоню вон; но он не идет, он говорит, что я его жена, что мы накануне с ним законно обвенчались, обвенчались при свидетелях, в числе которых был и Олкотт… Я к Олкотту… он, представьте мой ужас, подтверждает… Он был свидетелем на свадьбе и подписался… Так ведь мне каких денег стоил развод с этим армянином!.. Вот что бывает со мною… Так и теперь… Думайте, что хотите, но клянусь вам всем святым, я ничего не помню… Вы слышали звуки, исходившие от моего языка, но мой рассудок, моя воля и сознанье отсутствовали…
«Нет, – решил я, – она вовсе не сходит с ума, она остается сама собою».
– Придумайте какое-нибудь сносное объяснение, – сказал я.
Она тотчас же и придумала.
– Да что ж, – воскликнула она, – наконец, это и так может быть, что не враг наш, а сам «хозяин» говорил моим языком… Он просто хотел подвергнуть вас испытанию!
– Ну, вот это объяснение уже несколько лучше первого, только все же не выдерживает строгой критики, – заметил я.
Она вдруг переменила тон и злобно на меня посмотрела.
– Однако… вы напрасно строги, – медленно произнесла она. – Очень-то строгим вам быть не приходится, ведь вы, как бы то ни было, уже сильно скомпрометировали себя, дав лондонским «психистам» описание появления перед вами «хозяина»! Хоть действительность, хоть сон, хоть даже мое гипнотическое внушение, а ведь все ж таки видели, и описали, и это они пропечатали за вашей подписью. Так теперь уж поздно на попятный, да и самолюбие вам не позволит! Если моя игра и плоха и вам не по нутру, все же теперь вам остается faire bonne mine au nauvais jeu…
