Свести такую колоссально сложную биологическую систему к сочетанию из трех букв, NPK, – это худшее, что может сделать научный метод с его упрощенческим подходом. Но именно это и произошло в сельскохозяйственной науке: сложные комбинации были сведены к простым величинам; биология уступила свое место химии. Не Ховард первым заметил, что научный метод может одновременно иметь дело только с одной или с парой переменных. Проблема в том, что, когда наука свела сложное явление к нескольким переменным, пусть даже очень важным, у ученых возникло естественное желание игнорировать все остальные факторы. Они решили: то, что можно измерить, это и есть всё, по крайней мере всё существенное. А когда мы ошибочно решаем, что знаем всё, что нам нужно знать для описания того или иного процесса, здоровое понимание своего невежества перед лицом такой тайны, как плодородие почвы, уступает место высокомерному отношению к природе как к машине. Ну а после того, как сделан такой шаг, легко сделать и другие шаги в этом направлении. Так, когда поступающий в растения синтетический азот привлекает к ним насекомых и болезни, фермер, как мы видели, начинает применять химические пестициды: он просто чинит сломавшуюся машину.
Рассматривая применение искусственных удобрений (так первоначально назывались синтетические удобрения), Ховард пришел к выводу, что наше высокомерие наносит вред не только здоровью почвы (поскольку агрессивные химические вещества убивают биологическую активность в гумусе), но и здоровью нации. Иными словами, он связал здоровье почвы со здоровьем всех существ, которые от нее зависят. Сама по себе эта идея до появления промышленного сельского хозяйства считалась едва ли не общим местом – ее высказывали, в частности, Платон и Томас Джефферсон. Но Ховард сформулировал эту мысль следующим образом: «Искусственные удобрения неизбежно приведут появлению искусственного питания, искусственной пищи, искусственных животных и, наконец, искусственных мужчин и женщин».
Может показаться, что в своей риторике Ховард заходит слишком далеко (в конце концов, речь идет всего лишь об удобрениях). Но нужно учесть, что эти слова были сказаны в пылу яростной битвы, которая в 1930-х и 1940-х годах сопровождала в Англии химизацию сельского хозяйства. «Великая полемика о перегное», как ее называли, достигла даже уровня Палаты лордов – случилось это в 1943 году, когда на повестке дня стояли вроде бы куда более насущные вопросы. Но Министерство сельского хозяйства Великобритании именно тогда занялось продвижением новых удобрений, и многие фермеры жаловались на то, что в результате их применения пастбища и скот стали терять свою силу. Ховард и его союзники были убеждены, что «история осудит [химические удобрения] как одно из самых больших несчастий, постигших сельское хозяйство и человечество в целом». Он утверждал, что повсеместное применение искусственных удобрений может подорвать плодородие почвы, сделать растения уязвимыми для вредителей и болезней, а также нанести ущерб здоровью животных и людей, которые будут поедать эти растения, ибо растения не могут оказаться более питательными, чем почва, на которой они росли. Кроме того, подчеркивал Ховард, краткосрочный форсированный рост урожайности, который обеспечивают удобрения, не может быть устойчивым, так как химические вещества в конечном счете подорвут плодородие почвы. Высокие урожаи сегодня – это грабеж нашего будущего.
Надо ли говорить, что великая полемика о перегное 1940-х годов закончилась победой NPK-менталитета?..
Ховард указывал другой путь. «Теперь мы должны вернуться обратно по своим следам, – писал он, имея в виду отказ от наследия Либиха и индустриального сельского хозяйства. – Мы должны возвратиться к природе и копировать те ее методы, с которыми встречаемся в лесах и прериях». Призыв Ховарда перепроектировать ферму по образцу природы не был риторическим; он имел в виду конкретные методы и процессы, которые кратко описал в начале «Сельскохозяйственного завета». Этот абзац является квинтэссенцией всего органического подхода:
«Мать Земля никогда не пытается вести хозяйство без “живого инвентаря”, то есть без скота. Она всегда высевает смеси зерновых культур. Она прилагает большие усилия, чтобы сохранить почву и предотвратить ее эрозию. Она смешивает продукты жизнедеятельности растений и животных и превращает их в гумус. В природе нет отходов, ибо процессы роста и процессы распада уравновешивают друг друга. Важнее всего сохранять дождевую воду. Растениям и животным нужно дать возможность самим защищать себя от болезней».
Согласно Ховарду, каждый из биологических процессов, протекающих в лесу или в прериях, может найти свой аналог на ферме. Так, животным нужно дать возможность питаться отходами растений, как они делают это в дикой природе. В свою очередь, их отходы могут питать почву. Мульча может защитить оголившуюся почву точно так же, как в лесу ее защищают опавшие листья. Компост, разложившись вместе со слоем опавших листьев, может создать гумус. Даже болезни и насекомые в модели Ховарда призваны выполнять санитарную функцию, как это они делают в природе, ликвидируя слабые растения и животных. В правильно настроенной системе, предсказывал Ховард, таких растений и животных будет мало. Иными словами, для Ховарда насекомые и болезни, эти проклятия индустриального сельского хозяйства, являются просто «цензорами природы», которые «указывают фермеру на то, что используемые им сорта растений и методы земледелия не соответствуют местности». На здоровой ферме вредителей растений должно быть не больше, чем в здоровом лесу или на пастбище. Последние и нужно принимать за стандарты сельхозугодий. Таким образом, Ховард предлагал фермерам рассматривать свои фермы не как машины, а как живые организмы.
Идея имитировать целые природные системы находится в жесткой оппозиции к редукционистской науке. Последняя как раз разрушает такие системы, разбирая их на составные части, чтобы понять, как они работают, а затем управляет ими, меняя найденные переменные, причем не больше одной за раз. В этом смысле концепция органического сельского хозяйства, созданная Ховардом, представляется архаичной и, возможно, даже антинаучной. Она говорит нам, что мы не должны понимать, как работает перегной, или что нужно сделать для того, чтобы эффективно использовать компост. Наше незнание того, как живет тот дикий перенаселенный мир, каковым является почва, и даже наше отношение к ней как к такому миру не должны стать препятствиями для ухода за почвой. Напротив, здоровое чувство того, что мы знаем не все (а может быть, даже ощущение вечной тайны природы), должно удерживать нас от упрощений и применения «серебряных пуль», то есть простых и универсальных технологических решений.
Теорию органического сельского хозяйства часто упрекают в том, что она является скорее философией, чем прикладной наукой. Определенная доля истины в этом утверждении есть, но даже если это так, то почему фермеры-«органики» должны чувствовать себя обороняющимися? Почему наука с ее собственными тайнами, пережитками и даже фетишами должна считаться единственным надежным инструментом познания, с которым надо подходить к природе? В концепции Ховарда имитация естественных процессов предшествует науке их понимания. Крестьянин, который разводит на рисовых чеках уток и рыбу, может не иметь ни малейшего понятия о том, какие сложные симбиотические отношения он задействовал. Он может не знать, что утки и рыбы поставляют рису азот и в то же время поедают его вредителей. Но даже в этом случае благодаря гениальному симбиозу различных сельскохозяйственных культур фермер обеспечит себя богатым урожаем.
