Ничего из этого нельзя сказать о траве. Правительство не выписывает фермерам чеки на субсидии за выращивание травы. Фермеры, которые разводят траву, покупают мало пестицидов и удобрений (а Джоэл Салатин вообще их не покупает) и тем самым мало что делают для поддержки агропромышленного комплекса, фармацевтической промышленности или большой «нефтянки». Избыток травы ничего не дает стране и не улучшает ее внешнеторговый баланс. Трава не является товаром. Выращенную фермерами траву нелегко накапливать, ею трудно торговать, ее трудно перевозить и хранить – по крайней мере, долго хранить. Качества травы сильно меняются от региона к региону, от сезона к сезону, даже от фермы к ферме. Существует товарная кукуруза № 2, но нет и не может быть товарного сена № 2. В отличие от зерна траву нельзя разобрать на составляющие ее молекулы и повторно собрать в виде переработанных пищевых продуктов с высокой добавленной стоимостью. Мясо, молоко и волокна – вот все, что можно сделать из травы, и единственный способ получить эти продукты – использовать живые организмы, а не машины. Мастерство луговода зависит от такого множества параметров и знания такого количества местных особенностей, что его трудно формализовать и систематизировать. Правильно организованное пастбище следует логике биологии и плохо согласуется с логикой промышленности, которая не видит никакой пользы в том, что нельзя ни погрузить на прицеп, ни внести в графу «Итого». А сегодня – по крайней мере пока – миром правит логика промышленности.
3. Понедельник, ужин
После того как коровы были поселены в загон на ночь, Джоэл показал мне, как подключить аккумулятор к электроизгороди, и мы спустились вниз ужинать. Сняв у черного хода обувь, мы вымыли руки и сели за стол. Ужин нам приготовили Тереза, жена Джоэла, и 18-летняя Рэйчел, их дочь. За большим столом из сосновых досок с нами сидели также двое молодых работников, Гален и Питер, но они были так сосредоточены на еде, что за время ужина не сказали ни слова. У Салатинов есть еще 22-летний сын Дэниел, полноправный партнер отца на ферме, но он чаще всего ужинает с женой и маленьким сыном в новом доме, который они недавно построили себе на холме. Мать Джоэла, Люсиль, живет в вагончике, который стоит на участке рядом с домом. В ее комнате для гостей я и ночевал.
Красный кирпичный дом семейства Салатинов построен в колониальном стиле в XVIII веке. Мое первое впечатление от большой уютной кухни состояло в том, что она показалась мне странно знакомой. Потом я понял, в чем дело: она точь-в-точь напоминала типичную кухню фермерского дома со всеми ее деревянными панелями и безделушками вплоть до связанных крючком салфеток. Такие кухни в бессчетном количестве размножились в пригородах американских городов и в ситкомах – по крайней мере, после Второй мировой войны. Это была настоящая американская кухня, ныне предмет нашей острой ностальгии.
Да и в остальном ужин в семье Салатинов – по крайней мере для меня – протекал так, словно он происходил давным-давно в каком-то далеком уголке Америки. Перед началом трапезы Джоэл прикрыл глаза и произнес бессвязную, но поразительно нестандартную версию молитвы, которая представляла собой довольно подробный отчет перед Господом о делах прошедшего дня. Судя по тону Джоэла и легкой фамильярности сказанного, Господь находился где-то неподалеку и проявлял к жизни на ферме постоянный и острый интерес. Все, что мы ели, было выращено на ферме, за исключением сливок для грибного супа, который был подан вместе со вкуснейшей запеканкой, приготовленной Терезой из курицы с фермы Polyface, и брокколи со своего огорода. Рэйчел принесла большое блюдо вкусных фаршированных яиц (яйца в том или ином виде подавались при каждом приеме пищи всю неделю). Еще не наступил июль, но мы уже пробовали первую сладкую кукурузу нового урожая, которую вырастили в арочной теплице, где проводят зиму несушки. В общем, на столе стояло много всякого разного, и работникам пришлось вытерпеть много шуток об их колоссальном аппетите. Из напитков был только кувшин ледяной воды. Кофе и алкоголь, острую необходимость в которых я почувствовал в конце первого рабочего дня, так на столе и не появились. Похоже, для меня это будет долгая неделя…
За ужином я упомянул, что сегодня я съел столько местных кушаний, сколько не пробовал за всю жизнь. В ответ Тереза пошутила, что если бы Джоэл и Даниэл сумели сообразить, как заставить расти на деревьях бумажные полотенца и рулоны туалетной бумаги, то с фермы никто и никогда вообще не ходил бы в супермаркет. Это было правдой: мы ели почти полностью «все свое». Тут я понял, что вариант сельского хозяйства, практикуемый на ферме Polyface, являлся неотъемлемой частью образа жизни семьи Салатинов.
Они не только ели пищу «от земли», но почти целиком отделили свою семью от индустриальной цивилизации, не имели практически никаких экономических или экологических связей с тем, что Джоэл называл «империя», «истеблишмент» или «Уолл-стрит».
Джоэл, который называет себя христианским либертарианским экологом, не хотел иметь ничего общего ни с какими институтами, в особенности с властными институтами. Так, и Дэниел, и Рэйчел получили домашнее образование.
В доме было много книг, но не было телевизора; вообще, средства массовой информации сюда не проникали, если не считать газеты Staunton daily, которая писала о местных авариях больше, чем о войне в Ираке.
Эта ферма и эта семья представляли собой на удивление автономный мир. Именно такой я представлял себе когда-то жизнь на всех американских фермах. Но если аграрная самодостаточность, о которой писал Томас Джефферсон, была продуктом необходимости, то сейчас такого рода независимость есть сознательный и с трудом достигнутый выбор именно таких политики, экономики и образа жизни – это завоевание, достижение. Если бы Джефферсон попал в наши дни, то, конечно, был бы рад узнать, что в стране действуют последователи его начинаний в усадьбе Монтичелло, и среди них – Джоэл Салатин. Впрочем, если бы Джефферсон немного осмотрелся вокруг, то обнаружил бы, что этих последователей не так уж много.
За ужином я попросил Джоэл и Терезу рассказать об истории фермы Polyface – истории, в которой довольно легко проследить переплетение политических и чисто сельскохозяйственных мотивов. «На самом деле я – альтернативный фермер в третьем поколении, – начал Джоэл. – Мой дед был постоянным подписчиком журнала Родейла Organic Gardening and Farming». Фред Салатин возделывал участок в пол-акра, расположенный в черте городка Андерсон, штат Индиана. Он поставлял на местные рынки фрукты, мед и яйца, упакованные в ящики, на которых стояла его фамилия. Фред Салатин был не только фермером, но и изобретателем-самоучкой; в частности, он держал патент на первый самоходный садовый дождевальный аппарат.
Судя по описаниям Джоэла и Терезы, Уильям, отец Джоэла, был гениальным фермером и чудаковатым человеком, который носил галстуки-бабочки с сандалиями и ездил на седане «Плимут» 1958 года выпуска, который он превратил в пикап, удалив все сиденья и крышку багажника. («Когда ему надо было съездить в город, он ставил у руля ведро, – объяснил Джоэл. – Это страшно смущало нас, детей».) Еще в раннем детстве Уильям бредил о собственной ферме. После окончания Второй мировой войны, во время которой он служил в авиации, Уильям получил диплом экономиста в Университете штата Индиана и сразу после этого купил ферму в горах Венесуэлы, где они с Люсиль начали разводить кур. Почему Венесуэла? «Потому что папа почувствовал, что там он может хозяйствовать как хочет, без всяких этих правил и конвенций».
