— Она была виолончелисткой, — задумчиво ответила она. — В симфоническом оркестре Би-би-си.
— Я не про это, я про ее характер.
— Гм… Даже и не знаю, что и сказать, — пробормотала Кэтрин, по-прежнему рассматривая потолок, словно загипнотизированная покрывавшим его узором из трещинок. — Ее почти никогда не было дома, к тому же когда она покончила самоубийством, мне было всего лишь двенадцать лет.
— О, прости, ради Бога! — воскликнула Дагмар.
Эта расхожая английская фраза прозвучала в устах немецкой девушки, благодаря ее акценту и громкому низкому голосу, не как банальное соболезнование, а как намек на что-то совсем иное, хотя в ее тоне не было ни малейшего намека на неискренность: точнее говоря, именно предельная искренность Дагмар и прозвучала таким вопиющим диссонансом. Ибо фраза «простите, ради Бога!», судя по всему, была создана англичанами для исполнения sotto voce хором ангельски высоких девичьих голосов.
— Не за что, — сказала Кэтрин, опуская взгляд, чтобы улыбнуться Дагмар. Призрачное голубоватое остаточное изображение висевшей на потолке люстры плавало перед глазами у Кэтрин, заслоняя лицо контральто. — Я ее, собственно говоря, и нашла. «Нашла» или «обнаружила» — как будет правильнее, Роджер? — Она посмотрела в сторону мужа, но, очевидно, недостаточно долгое время, чтобы заметить на его лице недовольное, нахмуренное выражение, повелевавшее ей немедленно замолчать. — Она умерла у себя в постели: наглоталась снотворного и натянула на голову полиэтиленовый мешок.
Дагмар опустила веки и ничего не сказала. Она пыталась представить себе эту сцену и то, как может воспринять ее ребенок. Джулиан, однако, не смог удержаться от комментария.
— Наверное, она оставила какую-нибудь записку? — поинтересовался он.
— Нет, — сказала Кэтрин. Где-то на периферии ее внимания Роджер встал со стула и принялся шуршать, собирая ноты. — Если не считать запиской полиэтиленовый мешок. Это был не простой белый мешок, а рекламный пакет ЮНИСЕФ. На нем повсюду были изображены улыбающиеся детишки. Я всегда удивлялась, что она хотела этим сказать.
После этой реплики даже Джулиан не знал, что еще можно тут сказать.
— Жуткая история, — сказал он, вставая, чтобы последовать за Роджером на кухню.
Дагмар утерла лоб рукой. При этом ткань на ее майке плотно натянулась на грудях, отчего там, где она прикоснулась к соскам, образовались мокрые пятна: у Дагмар текло молоко.
— Извините, — сказала она, вставая.
* * *
— Как ты думаешь, сколько времени прошло с тех пор, как мы в последний раз занимались любовью? — поинтересовался тем же вечером в постели Роджер. Будучи руководителем вокального коллектива, он давно уже научился облекать свою критику в форму вопросов, обращенных к провинившемуся.
— Не знаю, — честно ответила Кэтрин. — Довольно много, кажется.
Всякий другой ответ, по ее мнению, в подобной ситуации был бы… ну как это сказать?.. недипломатичным.
Зловещая тишина Мартинекеркского леса заполняла собой погруженную в чернильную тьму спальню. Кэтрин задумалась, куда подевалась луна — ведь она могла поклясться, что прошлой ночью было полнолуние. Наверное, скрылась за облаками.
— Значит, судя по всему, у нас имеется какая-то проблема? — спросил Роджер через некоторое время.
— Ничего серьезного, — поспешно ответила Кэтрин. — Доктор сказал, что антидепрессанты могут подавлять… ну как это… желание.
Слово это прозвучало до отвращения романтично, отсылая к Барбаре Картленд, если даже не к самому Уильяму Блейку.
В глазах жены счастливое сиянье —
Примета утоленного желанья…
[22]
Впрочем, она схватилась за это слово отчасти для того, чтобы не задумываться над тем, какие такие «приметы» в ее глазах подвигли Роджера когда-то на то, чтобы умыкнуть ее из стен колледжа Святой Магдалины.
— Ты меня вообще-то слышишь? — поинтересовался он, вновь нарушив безвоздушное молчание ночи.
— Да, — заверила Кэтрин. — Я просто задумалась.
— О чем?
— Уже не помню. — Кэтрин смущенно хихикнула.
Роджер еще несколько секунд (а может, и минут) лежал неподвижно, а затем перекатился на бок и посмотрел Кэтрин прямо в глаза. Лица его в темноте все равно не было видно, но Кэтрин чувствовала его локоть, упиравшийся в край ее подушки, и ощущала жар его… ну как это… желания в непосредственной близости от своих чресл.
— Знаешь, а ты все еще хороша собой, — сказал он спокойным, тихим голосом.
Кэтрин, не в силах больше сдерживаться, громко расхохоталась. Неуклюжий комплимент, произнесенный так торжественно и так многозначительно, когда кругом стояла кромешная тьма, показался ей невероятно забавным.
— Прости меня, прости! — шептала она, умирая от ужаса, что Джулиан может услышать их через тонкую стену. — Наверное, все дело в этих антидепрессантах.
Роджер перевернулся обратно на спину с такой силой, что пружины в матраце заходили ходуном.
— Тогда тебе, может быть, стоит перестать их принимать? — устало предположил он. — Ведь в последнее время тебя больше не мучают мысли о самоубийстве?
Кэтрин поглядела в сторону окна и с облегчением заметила, что оттуда льется слабый лунный свет.
— Ну, иногда, наплывами, — сказала она.
Несколько часов спустя, когда Роджер уже заснул, Кэтрин принялась беззвучно плакать. Ей очень хотелось спеть что-нибудь мелодичное и приятное — какую-нибудь песню Шуберта или даже детскую песенку. «Динь-дон, динь-дон, звездочка» вполне бы подошла. Но, увы, это было абсолютно невозможно. Горло у Кэтрин болело после «Partitum Mutante», к тому же она боялась разбудить мужа, спящего в незнакомой спальне посреди бельгийского леса, и быть услышанной этим мерзким Джулианом Хайндом, который там, за стеной, наверняка прислушивается к каждому ее вздоху. О боже, как же она докатилась до жизни такой?
И тут внезапно она услышала короткий и высокий плач, донесшийся откуда-то издалека. Она знала почти наверняка, что это не Аксель: малыш спал как ангел всю ночь напролет, а днем тоже почти не производил шума — за исключением тех случаев, разумеется, когда у него прямо под носом сжигали здоровенный ломоть бельгийского хлеба.
Когда Кэтрин вновь услышала звук, по ее коже словно пробежал электрический ток. Звук этот не походил на человеческий крик, по крайней мере на вполне человеческий. В тот же миг ей ужасно захотелось оказаться в могучих и покровительственных объятиях — но чтобы быть при этом уверенной, что тот, кто обнимает ее, не хочет от нее ровным счетом ничего взамен. Но таких мужчин, насколько она могла судить по своему опыту, в мире практически не существует.
