– Хотелось бы увидеть это своими глазами, – призналась Сабина. – Легионы на марше. Представляю, какое это зрелище!
– Сквернословие и грязь под ногами.
– Ну, не только это, я уверена, – возразила она, накидывая на одно плечо паллу. – Но жен в поход не берут. Даже жен легатов. Адриан мне так и сказал, мол, даже не надейся. Я буду вынуждена вернуться в Рим, чтобы выслушивать там занудные речи императрицы Плотины. Честно говоря, я бы предпочла дакийского царя с его рогами. – Сабина посмотрела на Викса. – Ты, главное, не слишком осторожничай.
– Что?
– Когда уйдешь в поход, забудь про осторожность. – Сабина сцепила на груди пальцы, и золотой лев на ее руке сверкнул золотым боком в свете факела. – Осторожных солдат слава обходит стороной. А ты ведь, как я понимаю, до сих пор мечтаешь о славе.
– Верно, – честно ответил Викс. – А еще о лавровом венке и должности центуриона, а потом… – он недоговорил. – Впрочем, это тебя не касается. Доброй ночи, госпожа.
– Доброй ночи, Викс, – с улыбкой ответила Сабина и отвернулась к триклинию, где Адриан и Тит все еще с пеной у рта спорили о поэтах. – Была рада тебя видеть.
– О себе такого не скажу, – грубо бросил он ей и растворился в темноте.
Глава 12
Викс
Обожаю походы. Когда светит солнце, а под ногами не слишком много грязи, шагать в колонне одно удовольствие. Первые нескольких часов мои плечи обычно протестуют против тяжелого вещмешка, но постепенно к его тяжести привыкаешь и перестаешь замечать. И тогда топаешь себе дальше в хорошем настроении, горланя походные песни, которые помогают шагать в ногу. Походные песни бывают разные – в зависимости, какой у вас центурион. Если он жуткий святоша, а такие бывают, то походный марш – это воззвания к Марсу или же патриотические вирши во славу Рима. Но император Траян в душе такой же легионер, как и наш брат, и чем скабрезнее была походная песня, тем больше она ему нравилась. Так что никто не указывал, что нам петь.
Мог быстро остался позади. Половина из нас оставила в лагере долги и обрюхаченных баб, и все как один были рады шагать навстречу новым приключениям. Ведь впереди нас ждала добыча – рабы, золото, женщины. Дело оставалось за малым – разбить дакийского царя. И тогда даже самый последний легионер вернется домой богачом.
– А мне наплевать на богатство, – признался как-то раз Прыщ в промежутке между походными песнями, когда мы шагали с ним рядом. – Для меня главное бабы. Говорят, местные женщины – страшные дикарки. Вот поймаю себе такую дикую кошку и привезу с собой в Германию.
– Ага, а потом она сбежит от тебя к трактирщику, как твоя последняя краля, – поддразнил его Симон.
– Ну, это было давно.
– Четыре месяца назад! А та, что была до нее, сбежала с лютнистом.
– А мне бы рабов, и побольше, – проговорил Филипп, шагавший с другого бока. – Дюжину крепких, мускулистых бугаев. Отправлю их своей бабе, пусть она их откормит и обучит.
– Не боишься, что они ее прикончат?
– А ты когда-нибудь видел мою бабу? – Филипп даже вздрогнул. – Да они будут пятки ей лизать, как верные псы. А потом я выручу за них на рынке приличные деньжата. Гладиаторские школы хорошо платят за таких варваров.
– Точно, а потом, не пройдет и месяца, и ты просадишь все свои денежки в кости, – согласился я. В ответ Филипп огрел меня по голове копьем. Я едва успел отпрянуть.
– Порядок в строю! – рявкнул центурион, подъезжая к нам на коне, и мы тотчас восстановили строй. – Не отставать!
– Это он нарочно, чтобы себя показать, – буркнул Симон.
– А мы что, не такие разве? – Юлий устремил взгляд вперед, где за клубами пыли шагал Четвертый легион. – Небось надеетесь увидеть, как Четвертый первым войдет в Дакию? Как мой славный предок Юлий Цезарь первым перешел Рубикон, так и мы войдем в Дакию первыми.
Мы поправили на спинах вещмешки и ускорили шаг. Наш Десятый легко мог делать за день восемнадцать миль, а если поторопиться, то и все двадцать две. Что очень даже неплохо для легиона, привыкшего сидеть в четырех стенах форта и если и совершать марш-броски, то не чаще одного-двух раз в месяц. Впрочем, если бы Десятым командовал я, эти лентяи как миленькие отбарабанивали бы у меня по двадцать четыре мили в день.
Легата Публия Элия Адриана я не видел с того самого дня, когда мы вышли в поход. Тогда он, в алом плаще, выехал за ворота лагеря верхом на коне. Сразу видно, патриций. Он тотчас ускакал вперед, к императору и остальным легатам, что было мне только на руку. Чем меньше он будет вертеться рядом с нами, тем лучше, тем более, что легион – это настоящая громадина. При полной численности нас было более пяти тысяч человек. Так что при желании не попадаться на глаза начальству не составляло большого труда. А такое желание у меня было. Я дал себе слово, что этот бородатый ублюдок не увидит меня до конца кампании. И вообще пусть докажет, что я нарочно толкнул его в грязь на глазах у хихикающих центурионов? Впрочем, какая разница. Теперь моим начальником был легат, который меня терпеть не мог. Меня же ждали сражения, слава и возможность пробиться в центурионы. Не хватало мне на мою голову других неприятностей.
Долгий, утомительный марш-бросок. Мы уже по второму кругу перепели все наши походные песни, а когда устроили наконец привал, я выучил еще несколько новых у полкового писаря Шестого легиона. Слышали бы вы, какие они были скабрезные.
– Мы несколько лет стояли в Сирии, – доверительно поведал мне писарь. – Там вообще некого трахать, разве что коров. Как ты думаешь, в Дакии найдутся смазливые бабенки?
– Смазливые-то найдутся, – ответил я. – Вот только боюсь, что они исцарапают тебе коготками спину.
– Все равно лучше, чем мычание, – осклабился он. – У тебя есть женщина?
– Одна, и боюсь, что даже ее слишком много.
Мне пришлось помириться с Деметрой, главным образом ради Тита, который возмущался моим бездушием.
– Она ждет твоего ребенка! – кипятился тот. – По сути дела, она тебе жена, даже если вы с ней и не стояли перед алтарем.
– Сколько можно! – поморщился я.
– А муж, прежде чем уйти на войну, должен по крайней мере попрощаться с женой.
И знаете, что я вам скажу? Этот тощий доходяга Тит имел стальную волю и в конце концов уломал меня.
– Иди и попрощайся с ней, так, как положено, Верцингеторикс, – приказал он мне.
Сказать по правде, дружба с Титом была для меня куда важнее отношений с Деметрой, однако результат был один. Я прикусил язык, укрепил свою волю изрядной дозой неразбавленного вина и объятиями моей рыжей, после чего отправился к Деметре, у которой провел ночь перед выходом в поход. Все вышло так, как я и предполагал, если не хуже – она всю ночь напролет лила слезы, я пытался ее утешить, но тогда она плакала еще сильнее. Когда же я напомнил ей, что мне утром рано вставать, она разревелась белугой.
