– Отдай мне орла, – сказал я.
Он что-то промычал сквозь стиснутые зубы. Кулак под львиной шкурой сжался сильнее, и на камни пролилась новая кровь. Теперь орел лежал в ее луже. Я встал и шагнул к Децебалу. Тот сидел, закатив глаза.
– Похорони мою левую кисть, – прохрипел он.
– Но ее захочет увидеть император, – возразил я. Траян поклялся, что если дакийский царь погибнет, а значит, его нельзя будет провести во время триумфа по улицам Рима, то в качестве подтверждения смерти врага он хотел бы иметь его голову и руку, что посмела замахнуться на Рим.
– Тогда вручи ему мою правую. Он… он не заметит подлога. Нас, левшей, не так уж много.
Децебал усмехнулся, и я заметил, что его зубы черны от крови. Затем одна из львиных лап сдвинулась, и я с ужасом увидел, что скрывалось под ней. Под шкурой зияла кровавая рана. Мертвый легионер, прежде чем пасть в поединке, успел выпустить дакийскому царю кишки.
Децебал выронил орла, и тот со звоном упал на камни солнечного диска. Сам он на миг прижал к груди боевой топор, затем погладил его, и попытался нащупать на поясе кинжал. Зубы его при этом были оскалены, как у голого черепа, и мне тотчас вспомнился пограничный гарнизон, который он предал огню: четверо стражников, которых он оставил мертвыми у дороги. Сначала их самым зверским образом истязали, а потом их черепа выставили в нишах у ворот.
– Зачем тебе понадобилось нападать на нас? – спросил я, пока он дрожащими пальцами пытался вытащить кинжал. – Или тебе было мало своей страны?
В конце концов, он так и не смог удержать в руке кинжал. Возможно, когда-то он обладал силой десятерых, но река крови унесла с собой эту силу. Он посмотрел на меня, и я взял кинжал у него из рук. Я не знал, что сказать, не знал, какие молитвы читают даки над своими умирающими воинами. Поэтому я лишь потрогал амулет у меня на шее, амулет, который получил от другого воина, также когда-то обладавшего силой десятерых. Еще раз потрогав амулет, я положил руку на лоб умирающего царя, а другой перерезал ему горло.
– Викс? – Тит растерянно заморгал, когда я ввалился в его небольшую, но безупречно чистую палатку. – Мне казалось, сегодня ты вместе со всеми должен праздновать победу.
– Отнеси это императору, – с этими словами я бросил у его ног свернутую шкуру. Львиная лапа с кровавыми когтями безвольно упала ему на сандалию. Тит осторожно заглянул в сверток и тотчас отпрыгнул от него, как ужаленный.
– И вот это. – Я с силой вогнал в землю древко штандарта. – Позаботься о птице. У нее была нелегкая ночь.
– Викс?
– Ее нужно почистить, – добавил я, с трудом ворочая языком. – Орлам не подобает быть вымазанными в крови.
С этими словами, я, шатаясь, вышел из его палатки.
Моему мечу чистка тоже не помешала бы. От рукоятки и до острия он был в крови, и стоит мне в таком виде сунуть его назад в ножны, как центурион взгреет меня так, что мало не покажется. Но руки мои тряслись, и я, грязно выругавшись, пошел дальше. Как и сказал Тит, в лагере было пусто. Легион в городе шумно праздновал победу. Там рекой лилось вино, отовсюду раздавались хохот и пьяные голоса. В лагере же оставалась лишь горстка тех, кому не повезло заступать этой ночью в караул.
– Викс?
Рядом с моей палаткой, держа в руке ведро, а во второй ворох моих туник, стояла Сабина. Все ясно, очередная стирка. Как же без нее? Стирку не могут отменить никакие войны, никакие победы, никакие поверженные цари.
– Ты знаешь, что сегодня ты будешь стирать одежду героя? – спросил я.
Она удивленно выгнула брови и поставила на землю ведро.
– Неужели?
Я с довольной ухмылкой развел руки.
– Да, я герой.
Но почему улыбка далась мне с таким трудом? Я только что убил дакийского царя, благодаря мне закончилась война. Как только император узнает об этом, меня ждет лавровый венок и несколько медалей на пояс в придачу. Но почему тогда я вымучиваю из себя улыбку?
Сабина посмотрела на меня с той же настороженностью, что и Тит.
– У даков есть такая штуковина, называется солярный диск, – доложил я, сбрасывая с головы шлем. Тот с грохотом упал в ведро и перевернул его, но я сделал вид, что не заметил. – Солярный диск, ты знаешь, что это такое?
– Нет, ни разу не слышала.
Она сделала шаг мне навстречу.
– Это такая штука, с помощью которой измеряют ход солнца, ну и, может быть, луны. Диск круглый и сложен из белых камней, близко подогнанных друг к другу. «Почему ты так странно на меня смотришь?»
Сабина раскинула руки, и я рухнул в ее объятья, а в следующий миг колени мои подкосились.
– На этом диске они венчают своих царей, – добавил я, уткнувшись носом куда-то ей в талию.
– Тс-с, – сказала она, пробегая пальцами мне по волосам. Глаза мои были сухи, но знали бы вы, какая меня била дрожь! Я весь трясся, от макушки до пят, и не мог сказать, почему. Я не знал, почему.
– А еще цари на нем умирают…
– Тс-с, любовь моя. Молчи.
Я схватил ее, как утопающий соломинку. В эти минуты я любил ее так, как не любил ничто другое на всем белом свете.
Глава 15
Викс
– Беспримерная преданность долгу, готовность пожертвовать собой не ради золота, но ради чести легиона…
Это о ком там бубнит мой центурион? Явно не обо мне. Я не из тех, кто ходит у центурионов в любимчиках. Зато не раз получал от него по шее – в прямом и переносном смысле.
– Даже в минуты отдыха он – в лучших традициях нашего легиона – не расслаблялся, не терял бдительности, чем снискал себе уважение…
Я стоял, переминаясь с ноги на ногу, в пол-уха слушая, как бубнит наш центурион, перечисляя мои достоинства, которых у меня не было и в помине, и изо всех сил пытался сохранить серьезное лицо. Неожиданно я представил себе Сабину – как она, свернув походную постель, в чем мать родила, расхаживает вокруг палатки, изображая центуриона: как пытается подражать его луженой глотке, как громко сопит, перед тем как выдать очередную благоглупость.
– …собственноручно убив двоих, один из которых – это наш злейший враг, сам Децебал.
Сопение. Я больно прикусил щеку, чтобы не расхохотаться. Не хотелось все-таки портить торжественный момент.
Момент и впрямь был торжественный. На плацу, сияя начищенными до блеска доспехами, был вытроен весь легион. Когорты стояли как по линейке, взгляды всех до единого устремлены вперед. Центурионы застыли навытяжку со шлемами под мышкой. Трибуны от скуки зевали и топтались на месте, как могут зевать и топтаться лишь заносчивые сопляки-патриции. И лишь физиономия Тита сияла гордостью, словно маяк.
Я до блеска начистил мою кирасу. Красный гребень из конского волоса гордо топорщился на шлеме, словно гребешок петуха. Сабина пригладила мне непослушные вихры, чтобы те не торчали во все стороны, смазав их водой и гусином жиром.
