Мужчина ослепляет ее и в то же время внушает ей страх. Чтобы примирить эти противоречивые чувства, она различает в нем самца, который пугает ее, и лучезарное божество, которому она набожно поклоняется. С приятелями-мальчиками она резка и дика, но обожествляет недосягаемых прекрасных принцев: киноактеров, фотографии которых вешает над кроватью, героев, умерших или живых, но в любом случае недоступных, случайных незнакомцев, которых никогда больше не увидит. Такая любовь не создает никаких проблем. Иногда ее объектом становится мужчина, обладающий высоким социальным статусом или выдающимся умом, но чья внешность не способна внушить любовное волнение, – например, старый чудаковатый профессор. Пожилые люди так далеки от мира, в котором замкнута девушка, что можно тайно отдать им свою любовь, посвятить себя им, как посвящают себя Богу: в таком даре нет ничего унизительного, он принесен добровольно, поскольку в нем нет ничего плотского. Романтическая влюбленная охотно соглашается, чтобы ее избранник выглядел скромно, чтобы он был некрасив, немного смешон: так она чувствует себя в еще большей безопасности. Она притворно оплакивает препятствия, мешающие их союзу, но на самом деле выбрала его как раз потому, что никакие реальные отношения между ними невозможны. Тем самым она может превратить любовь в абстрактный, чисто субъективный опыт, не затрагивающий ее цельности; ее сердце учащенно бьется, она испытывает боль разлуки и муки встречи, досаду, надежду, обиду и восторг, но вхолостую; ее «я» во все это не вовлечено. Забавно отметить, что чем удаленнее кумир, тем он великолепнее: учителю музыки, которого девушка видит каждый день, лучше быть смешным и некрасивым; но если она влюбляется в постороннего человека, вращающегося в недоступных ей сферах, то он должен быть красивым и мужественным. Главное, чтобы ни в коем случае не вставал вопрос о сексе. Все эти головные влюбленности продолжают и закрепляют нарциссизм, где эротика явлена лишь в своей имманентности, без реального присутствия Другого. Часто девушка живет необычайно насыщенной воображаемой жизнью потому, что находит в ней оправдание, позволяющее избегать реального опыта. Она предпочитает примешивать к реальности свои фантазмы. Среди примеров, которые приводит Х. Дейч в «Психологии женщин», есть весьма показательный: одна красивая и соблазнительная девушка, за которой вполне могли бы ухаживать, категорически отказывалась общаться с окружавшими ее молодыми людьми; однако в тринадцать лет она втайне выбрала для поклонения довольно некрасивого семнадцатилетнего юношу, с которым ни разу не перемолвилась и словом. Она раздобыла его фотографию, сделала на ней дарственную надпись от его имени и в течение трех лет вела дневник, в котором каждый день описывала свои воображаемые отношения с ним: они целовались, страстно обнимались, иногда они ссорились до слез, и она в самом деле ходила с красными, заплаканными глазами; потом они мирились, она от его имени посылала себе цветы и т. д. После переезда, разлучившего ее с ним, она писала ему письма, но не отсылала их и сама на них отвечала. Вполне очевидно, что эта история была попыткой защититься от реального опыта, который ее пугал.
Этот случай близок к патологии. Но он в преувеличенном виде отражает процесс, который можно наблюдать у нормальных девушек. У Марии Башкирцевой мы видим поразительный пример воображаемой любовной жизни. Она утверждает, что влюблена в герцога Г., но ни разу с ним не говорила. На самом деле она стремится возвеличить собственное «я»; но она женщина, а главное, в то время, когда она жила, и в той социальной среде, к которой принадлежала, для нее не могло быть и речи о том, чтобы добиться успеха в самостоятельном существовании. В восемнадцатилетнем возрасте она проницательно замечает: «Я пишу К., что хотела бы быть мужчиной. Я знаю, что я могла бы сделаться чем-нибудь, но куда прикажете деваться со своими юбками? Замужество – единственная дорога для женщины; для мужчины есть тридцать шесть выходов, у женщины только один». То есть она нуждается в любви мужчины; но для того чтобы он был способен наделить ее самодостаточной ценностью, он сам должен быть самодостаточным сознанием. «Никогда не понравится мне человек ниже меня по положению, – пишет она. – Человек богатый, независимый полон гордого покоя. Уверенность всегда имеет в себе нечто победоносное, и я люблю в Г. этот вид – уверенный, капризный, фатоватый и жестокий; в нем есть что-то нероновское». Или далее: «Преклонение женщины перед превосходством любимого человека должно быть лучшим удовлетворением для самолюбия возвышенной женщины». Так нарциссизм приводит к мазохизму: эта связь просматривалась уже у девочки, грезящей о Синей Бороде, о подвигах Гризельды и святых мучениц. «Я» складывается словно для Другого и благодаря другому, и чем могущественнее Другой, тем богаче и сильнее «я»; покоряя своего господина, оно вбирает в себя все добродетели, которыми тот обладает: если бы Нерон полюбил Марию Башкирцеву, она была бы Нероном; обратить себя в ничто перед Другим – значит осуществить Другого одновременно и в себе, и для себя; на деле эта мечта о ничто есть горделивая воля к бытию. На деле Мария Башкирцева так и не встретила настолько великолепного мужчину, чтобы согласиться на отчуждение в нем. Одно дело преклонять колена перед божеством, созданным самой собой и пребывающим на расстоянии, и совсем другое – отдаться самцу из плоти и крови. Многие девушки упорно не расстаются с мечтами, даже вступив в реальный мир; они ищут мужчину, который бы превосходил всех прочих положением в обществе, заслугами, умом; им хочется, чтобы он был старше их, уже многого добился в жизни, имел власть и авторитет; их привлекают богатство и слава: избранник представляется им абсолютным Субъектом, который своей любовью передаст им свое великолепие и незаменимость. Его превосходство идеализирует любовь, которую питает девушка: она хочет отдаться ему не потому, что он мужчина, а потому, что он – вот этот человек, лучший из лучших. «Я хотела видеть гигантов, а вижу только мужчин», – говорила мне недавно одна подруга. Во имя этих высоких требований девушка пренебрегает слишком заурядными претендентами и уходит от сексуальных проблем. К тому же в мечтах, ничем не рискуя, она лелеет собственный образ, который пленяет ее как образ, притом что соответствовать ему она не собирается. Мария Ле Ардуэн в «Черном парусе» рассказывает, что ей нравилось воображать себя преданной жертвой мужчины, тогда как на самом деле она была очень властной.
Из-за какой-то стыдливости я никогда не выражала в реальной жизни скрытые наклонности моей натуры, но в течение долгого времени они давали пищу моему воображению. Насколько я себя знаю, в действительности у меня властный, несдержанный характер; в сущности, я не способна уступать.
Однако во мне жила потребность самоуничижения, и иногда я воображала себя самоотверженной женщиной, живущей лишь ради исполнения своего долга, к тому же до идиотизма влюбленной в мужчину и стремящейся выполнять все его желания. Жили мы в ужасной нужде. Муж работал до изнеможения и возвращался домой совершенно обессиленный. Я портила себе глаза, занимаясь починкой его одежды у окна, в которое почти не проникал свет. В маленькой закопченной кухне я готовила ему какую-то жалкую еду. Наш единственный ребенок все время болел и едва не умер. Однако на лице у меня постоянно блуждала мягкая мученическая улыбка, а в глазах светилось молчаливое мужество, которое в реальной жизни вызывало у меня отвращение.
