Помимо этих нарциссических удовольствий, некоторые девушки испытывают вполне конкретную потребность в руководителе, в господине. Избавившись от родительской власти, они не знают, как справиться с непривычной самостоятельностью; использовать ее они могут только негативно; они становятся капризными, экстравагантными и стремятся снова снять с себя бремя свободы. История капризной, надменной, строптивой, несносной девушки, в которую влюбляется и которую укрощает разумный мужчина, – весьма распространенный сюжет бульварной литературы и кино: этот штамп льстит одновременно и мужчинам и женщинам. Подобную историю рассказывает, в частности, г-жа де Сегюр в книге «Прелесть, а не ребенок!». В детстве Жизель разочаровалась в слишком снисходительном отце и привязалась к пожилой и очень строгой тетушке. Позже, уже девушкой, она попадает под влияние взыскательного молодого человека по имени Жюльен, который беспощадно говорит ей в глаза правду, унижает ее, стремится ее переделать; она выходит замуж за богатого, но бесхарактерного герцога и очень страдает; наконец, овдовев и приняв требовательную любовь своего наставника, она находит счастье и умиротворение. В «Хороших женах» Луизы Олкотт независимая Джо влюбляется в своего будущего мужа, когда он строго выговаривает ей за легкомысленный проступок; он тоже ругает ее, и она сразу спешит попросить прощения, подчиниться. Несмотря на кичливую надменность американских женщин, в голливудских фильмах мы сотни раз видели строптивых девушек, укрощенных целительной грубостью возлюбленного или мужа: пара пощечин и даже порка предстают в них верными способами добиться взаимности. Но в действительности переход от идеальной любви к плотской весьма непрост. Многие женщины старательно избегают сближения с предметом своей страсти из-за более или менее осознанной боязни разочароваться. Если герой, гигант, полубог отвечает девушке взаимностью и превращает ее любовь в реальный опыт, девушка пугается; ее кумир становится самцом, и она брезгливо отворачивается от него. Есть кокетливые девушки, которые всеми силами стараются соблазнить «интересного» или «привлекательного» для них мужчину, но, как ни парадоксально, злятся, если в ответ он проявляет слишком бурные чувства; он нравился им потому, что казался недоступным; влюбившись, он становится банальным. «Он ничем не отличается от других мужчин». Девушка досадует на него за то, что он уронил себя в ее глазах, и под этим предлогом отказывается от физических отношений с ним, пугающих ее девственную чувственность. Если девушка уступает своему «идеалу», она бывает холодна в его объятиях; «после таких случаев, – пишет Штекель во „Фригидной женщине“, – некоторые экзальтированные девушки кончают с собой, ибо вся их воображаемая любовная конструкция рушится, а Идеал предстает перед ними в виде „грубого животного“». Из-за тяги к невозможному девушка нередко влюбляется в мужчину, когда он начинает ухаживать за ее подругой; не менее часто она выбирает женатого мужчину. Она легко поддается чарам донжуанов; она мечтает подчинить и привязать к себе соблазнителя, которого не может удержать ни одна женщина, тешит себя надеждой его переделать; но в глубине души она знает, что не добьется успеха, и именно это, среди прочего, определяет ее выбор. Есть девушки, которые на всю жизнь остаются неспособными испытать реальную, полноценную любовь. Они всю жизнь ищут недостижимый идеал.
Дело в том, что нарциссизм девушки вступает в противоречие с опытом, который уготован ей ее сексуальностью. Женщина принимает себя как несущностное лишь при условии, что в своем самоотречении вновь окажется сущностной. Превращаясь в объект, она тут же становится кумиром, в котором с гордостью узнает себя; но она отвергает неумолимую диалектику, которая вновь возвращает ее к несущностному. Она хочет быть притягательным сокровищем, а не вещью, которую можно взять. Ей нравится, когда в ней видят чудесный фетиш, обладающий магическими чарами, а не рассматривают ее как плоть, которую осматривают, ощупывают, терзают: поэтому мужчина лелеет женщину-жертву и бежит от людоедки Деметры.
Она гордится тем, что пленяет мужчину, вызывает его восхищение, но восстает против мысли, что сама может стать его пленницей. В пубертатный период она узнала, что такое стыд; и теперь стыд примешивается к ее кокетству и к ее тщеславию, мужские взгляды одновременно и льстят ей, и оскорбляют ее; ей хочется, чтобы в ней видели лишь то, что она показывает, а взгляды слишком проницательны. Отсюда ее непоследовательность, сбивающая с толку мужчин: она носит глубокие декольте и короткие платья, но, как только на нее смотрят, краснеет и сердится. Забавы ради она провоцирует мужчину, но, если замечает, что вызвала в нем желание, с отвращением отдаляется от него; желание мужчины – не только лестный знак внимания, но и оскорбление; в той мере, в какой она чувствует ответственность за свое обаяние и ей кажется, что пользуется им по своей воле, победы кружат ей голову; но поскольку ее внешность, ее формы и плоть суть переживаемая данность, она хочет спрятать их от этой чужой и нескромной свободы, жаждущей ими обладать. Именно в этом глубинный смысл той изначальной стыдливости, которая непонятным образом сочетается с самым смелым кокетством. Девочка может отважиться на самые дерзкие выходки, потому что не понимает, что они обнаруживают ее пассивность: как только она замечает это, ее охватывает страх и гнев. Нет ничего более двусмысленного, чем взгляд; он существует на расстоянии и потому кажется почтительным, но он коварно завладевает тем образом, на который направлен. Вступающая в жизнь женщина окружена подобными ловушками. Она уже начинает отдавать себя, но тут же съеживается и убивает в себе желание. Ее не до конца сформировавшееся тело ощущает ласку то как нежное удовольствие, то как неприятную щекотку; поцелуй сначала волнует ее, а потом вдруг смешит; за каждой ее уступкой следует бунт; она позволяет себя поцеловать, но нарочито вытирает губы; ее улыбка и нежность могут неожиданно смениться иронией и враждебностью; она дает обещания и сознательно про них забывает. Такова Матильда де ла Моль, очарованная красотой и редкими качествами Жюльена, желающая обрести в любви исключительную судьбу, но сердито отвергающая господство собственных чувств и чужого сознания; она переходит от раболепства к высокомерию, от мольбы к презрению; отдавая что-то, она тут же заставляет за это платить. Такова Моника, чей портрет рисует Марсель Арлан: она путает любовное смятение и грех, любовь для нее – постыдное самоотречение, ее кровь бурлит, но этот пыл ей ненавистен, она покоряется, но тут же артачится.
«Незрелый плод» защищается от мужчины, выставляя напоказ свою детскую и порочную природу. Девушку часто изображали наполовину дикаркой, наполовину смиренницей. Так, например, описывает ее Колетт в «Клодине в школе», а также в «Ранних всходах», в образе соблазнительной Винки. Винка пылко интересуется окружающим миром и чувствует себя в нем госпожой; но в ней живет и любопытство, чувственное и романтическое желание мужчины. Она пропадает в зарослях ежевики, ловит креветок, лазит по деревьям и в то же время вздрагивает, когда ее приятель Фил касается ее руки; она познает смятение, превращающее тело в плоть, впервые приоткрывающее в женщине женщину; она взволнована, хочет выглядеть красивой, иногда она причесывается, красится, надевает кисейные платья, ее забавляет кокетство, возможность соблазнять; но поскольку она хочет и существовать для себя, а не только для другого, ей случается временами бегать в старых некрасивых платьях, в мешковатых штанах; какая-то часть ее самой осуждает кокетство и считает его отказом от своего «я», поэтому она нарочно пачкает пальцы чернилами, выходит из дому непричесанная, грязная. Из-за этого бунтарства она делается неловкой, и это вызывает у нее досаду; она сердится, краснеет, становится еще более неуклюжей и в конце концов начинает ненавидеть свои неудачные попытки понравиться. На этом этапе девушка уже не хочет быть ребенком, но еще не соглашается стать взрослой, она недовольна и своим ребячеством, и женским смирением. Она отвергает все.
