У г-жи Мадзетти было много детей, и постоянно раздавались ее жалобы на трудности то с одним, то с другим ребенком; она обращалась к кому-нибудь за помощью, но ей сложно было помочь из-за ее высокомерного отношения ко всем, и в особенности к собственному мужу и детям; на людях поведение этой дамы было сдержанным и даже важным: совсем иначе было дома – постоянное раздражение и скандалы. Она была из семьи бедных, малокультурных людей и с детства хотела «выделиться»; с этой целью посещала вечерние курсы, и, кто знает, возможно, ее амбициозные устремления были бы удовлетворены, не выйди она в шестнадцать лет замуж за человека, сексуально ее привлекавшего и ставшего отцом ее ребенка. Г-жа Мадзетти продолжала посещать курсы и предпринимала другие усилия, не теряя надежды вырваться из своей среды; муж ее был хорошим, квалифицированным рабочим, однако агрессивность, заносчивость жены довели его до того, что он стал пить; и, может быть именно мстя за себя, он много раз делал ее беременной. Некоторое время г-жа Мадзетти мирится со своим положением, а затем расстается с мужем и начинает точно так же, как его, третировать детей; в своем нежном возрасте они ее вполне удовлетворяют: старательные, прилежно учатся, получают хорошие отметки и т. д. Но когда старшей дочери Луизе исполнилось шестнадцать, появился страх, не повторит ли дочь ее ошибок: строгость и даже жестокость матери принимают такие формы, что случается то, чего она более всего боится, – Луиза в отместку приносит домой незаконнорожденного ребенка. Все дети в основном принимали сторону отца, а не матери, донимавшей их своими высокими моральными требованиями; г-жа Мадзетти никогда не питала добрых, нежных чувств ко всем детям одновременно, она выделяла одного и возлагала на него все надежды, а затем меняла любимца без всякой на то видимой причины, вызывая тем самым у детей злобу и ревность. Дочери одна за другой пошли по рукам, неся домой сифилис и незаконнорожденных детей; сыновья стали ворами. А бедная мать не хотела понимать, что именно ее требования образцово-показательного поведения толкнули детей на этот путь.
Вот такая воспитательная твердолобость и капризный садизм, о котором я уже говорила, нередко сочетаются; свои приступы гнева против ребенка мать объясняет желанием его «воспитать», а провал в воспитании усиливает ее враждебное отношение к ребенку.
Не менее часто встречается и другое отношение к детям, и оно тоже им вредит, – это мазохистская преданность; иная мать, дабы заполнить внутреннюю пустоту и наказать себя за тщательно скрываемое недружелюбие, превращается в невольницу своего чада; она до бесконечности культивирует в себе патологическое чувство беспокойства, она не может себе представить ребенка не рядом с собой; она отказывается от всех удовольствий в жизни, просто от личной жизни, в результате чего ее лицо приобретает унылое выражение страдалицы; и во всех этих приносимых, с ее точки зрения, жертвах она черпает право отказывать ребенку в какой бы то ни было свободе; это посягательство на независимость ребенка легко сочетается с тираническим стремлением к властвованию; mater dolorosa превращает свои страдания в орудие садизма; устраиваемые ею сцены безропотной покорности судьбе порождают у ребенка чувство вины, довлеющее порою над ним всю жизнь; и такое поведение матери по вредности воздействия на ребенка страшнее просто скандальных сцен. Разрываясь между противоречивыми чувствами, недоумевая, ребенок не знает, как ему защищаться: то удары, то слезы уличают его как преступника. Великое оправдание своему поведению мать отыскивает в том, что ребенок очень далек от осуществления счастливой реализации ее самой, обещанной ей еще в детстве: она его наказывает за то, что оказалась жертвой мистификации, которую он наивно разоблачил. Со своими куклами она обращалась как хотела; помогая сестре, подруге в уходе за младенцем, она не ощущала никакой ответственности. А теперь общество, муж, мать и собственная гордость требуют от нее отчета за самостоятельную жизнь этого маленького существа, как будто бы она сама творит эту жизнь; особенно усердствует муж: он с таким же раздражением набрасывается на жену за недостатки у ребенка, как за невкусный обед или за безнравственность ее поведения; его безотносительная требовательность, требовательность вообще, нередко тяжело сказывается на отношении матери к ребенку; независимая по характеру женщина – либо потому, что она одинока, либо в силу беззаботности или особого авторитета в семье – ведет себя несравненно спокойнее тех, над кем висит чужая властная сила, которой они должны так или иначе повиноваться, при этом заставляя повиноваться ребенка. Немыслимо трудно обуздать, поставить в заданные рамки ребенка, поведение которого почти столь же загадочно, сколь и поведение животного; он подвижен, порывист, неожидан, как силы природы, правда природы человеческой; ребенка нельзя ни выдрессировать без особых ученых слов, как собачку, ни убедить с помощью фразеологии взрослых: ребенок пользуется этой сложностью ситуации, противопоставляя словам животную стихию плача, истерики, отвечая дерзкими словами на принуждения. Конечно же, в какой-то период воспитание ребенка увлекает женщину, и, если у нее находится время, ей нравится заниматься им специально: скажем, женщина-мать ведет ребенка в сквер, где он спокойно играет, в этой ситуации для нее он – такое же верное алиби, как в период беременности, когда он обитал в ее животе; нередко, сохранив в себе в той или иной мере детские черты, женщина дурачится вместе с ним, вспоминает ребячьи игры, словечки, разные забавы – одним словом, радости минувших лет. Когда же она стирает, занята на кухне, кормит грудью младшего ребенка, ходит за покупками, принимает гостей и особенно когда она занимается мужем, старший ребенок докучает ей, изнуряет ее; у нее нет свободного времени на его «воспитание»; для нее прежде всего – не допустить беды; он ломает, рвет, пачкает – это постоянная опасность для окружающего и для него самого; он все время двигается, кричит, разговаривает, шумит – он живет своей жизнью; и эта жизнь доставляет хлопоты его родителям, беспокоит их. Их интересы не совпадают: возникает драматическая ситуация. Ребенок постоянно занимает родителей, это нагрузка, и те все время требуют от него каких-то жертв, а он не понимает почему; они требуют, чтобы он поступался чем-либо ради их спокойствия и ради собственного будущего тоже. Естественно, он бунтует. Он не понимает тех объяснений, что пытается вдолбить ему мать: она не может пробиться к его сознанию; его мечты, страхи, тревожащие его мысли, желания образуют свой, закрытый, непрозрачный мир; мать может только со стороны, осторожно вносить известный ей порядок в жизнь существа, воспринимающего все навязываемые ему законы как абстракцию, как бессмысленное насилие. Ребенок взрослеет, непонимание остается: он попадает в мир иных интересов, иных ценностей, где нет места его матери; нередко он ее за это презирает. Особенно мальчик; гордый своей принадлежностью к мужскому племени, он посмеивается над матерью с ее женскими установками; она требует, чтобы уроки были сделаны, но сама не знает решения ни одной из задач, заданных ему, не может помочь в переводе латинского текста, не в силах «проследить» за ним. Эти тяжкие проблемы иногда доводят ее до слез, муж же очень редко оценивает сложность обстановки и самой задачи: как управлять существом, с которым ты не можешь найти общий язык, хотя это и человеческое создание; как войти в независимую жизнь, свобода которой определяется и отстаивает себя именно в борьбе с тобой.
