Вместе с тем есть масса чисто женских способов выразить свой протест. Уже упоминалось о том, что нередко женщина изменяет мужу из чувства протеста, как бы бросая вызов, а не с целью получить удовольствие; она может стать ветреной, расточительной только потому, что муж слишком аккуратен. Женоненавистники, обвиняющие женщину в том, что она «вечно опаздывает», полагают, что ей недостает «пунктуальности, точности». В действительности же известно, насколько женщина покорна требованиям времени. Все ее опоздания умышленны. Иные кокетки хотят тем самым подогреть страсть мужчины и набить себе цену, показать, как они необходимы; однако чаще всего женщина, заставляя мужчину подождать несколько лишних минут, выражает таким образом протест против того бесконечного ожидания, коим является ее собственная жизнь. В каком-то смысле все ее существование есть ожидание, поскольку она находится во власти имманентности, случайности, а оправдание ее жизни, смысл ее жизни всегда зависят от кого-то другого: она ждет уважения, похвалы, одобрения от мужчин, она ждет любви, ждет благодарности, восхваления, превозношения от мужа, любовника; она ждет – они должны раскрыть смысл ее жизни, ценность ее существования, ее личности вообще. Она ждет – они должны обеспечить ее содержание; чековой ли книжкой она пользуется, или муж ей выдает ежедневно, ежемесячно определенные суммы, необходимо прежде всего, чтобы он зарабатывал и чтобы его заработок увеличивался, так как ей требуется расплатиться с бакалейщиком или купить новое платье. Она ждет появления мужчин в своей жизни: из-за экономической зависимости она оказывается в их полном распоряжении; она всего лишь элемент, составная часть в жизни мужчины, тогда как мужчина – это вся ее жизнь целиком; у мужа свои занятия, своя работа вне дома, жена целыми днями терпит его отсутствие; и любовник – каким бы он ни был пылким – сам решает, когда они встретятся и сколь продолжительно будет их свидание – в зависимости от его возможностей. А в постели – и здесь она вся ожидание, ждет, чтобы у мужчины появилось желание, ждет – порою напряженно, с беспокойством, – получит ли удовольствие от близости с ним. Все, что она может сделать в ответ, так это не прийти вовремя на свидание, назначенное любовником, не быть готовой к выходу в час, назначенный мужем; таким поведением она пытается утвердить важность своих собственных занятий, она отстаивает свою независимость, на какой-то момент она становится главным субъектом и кто-то другой пассивно ждет, подчиняясь ее воле. Таков ее скромный реванш; как бы ни упорствовала женщина в стремлении «поставить» мужчину на место, ей никогда не компенсировать бесконечных часов ожидания, длительного тягостного томления, безбрежности напрасных надежд, безграничного времени, отданного на служение мужчине, подчиненное его воле, удовлетворению его желаний.
И все-таки, признавая в основном превосходство мужчин, мирясь с их авторитетом, поклоняясь их кумирам, женщина начинает понемногу оспаривать их право на правление; отсюда этот пресловутый «дух противоречия», за который ее так часто упрекают; но поскольку не существует никакой сферы, где женщина обладала бы автономией, то она не может противопоставить «мужским» истинам свои позитивные истины и ценности; она может только отрицать. Ее отрицание становится более или менее систематическим в зависимости от того, какое чувство к мужчине владеет ею в тот или иной момент: уважение или обида. В любом случае главное состоит в том, что ей известны все недостатки, все слабые места системы, организованной мужчинами, и она торопится объявить о них, разоблачить.
Эта система не подчиняется женщине. Женщины в мире мужчин не имеют влияния, потому что их жизненный опыт не предполагает овладения логикой, профессиональным знанием и умением, и наоборот – власть чисто мужских средств кончается у границ женской сферы. Мужчины решительно отказываются вникать в сущность целого пласта человеческого опыта, потому что они не в силах его осмыслить: женщина же в нем живет. Инженер, привыкший к точности и четкости при составлении рабочих планов, и дома ведет себя как демиург: одно слово, и вот уже еда на столе, рубашки накрахмалены, дети ведут себя тихо; поэтому, по его мнению, производить на свет потомство так же просто и быстро, как Моисею ударить жезлом; он не удивляется этой необыкновенной акции, не видит в ней чуда. Понятие чуда отличается от идеи магии; в мире, где все рационально предопределено, чудо пробивает брешь, взрывает этот мир событием необъяснимым, о которое разбивается разум; явления же магического свойства объединены соотнесенностью с тайными силами, деятельность которых доверчивое сознание, даже не вникая в ее суть, увязывает с непрерывным становлением мира. Для отца-демиурга новорожденный – это чудо, а для матери, ощущавшей его созревание в своей утробе, появление ребенка на свет – это что-то магическое. Жизненный опыт мужчины поддается осмыслению, хотя пробелы и оставляют в нем немало дыр; жизненный опыт женщины, если рассматривать его в чистом виде, напротив, непонятен, темен, но это цельный опыт. И эта наполненность отягощает его; в своих взаимоотношениях с женщиной мужчина предстает легкомысленным или легковесным, но ведь это легкомыслие, несерьезность, поверхностность диктаторов, генералов, судей, бюрократов, это неосновательность свода законов, неустойчивость принципов. Именно это, по-видимому, хотела сказать одна домохозяйка, которая однажды, пожав плечами, молвила: «Мужчины, да они ни о чем не думают!» Или другое высказывание женщин: «Мужчины, да они же ничего не знают, они же ничего не понимают в жизни!» Мифу о самке богомола женщины противопоставляют образ беззаботного и докучливого трутня.
В свете сказанного понятно, отчего женщина не признает мужской логики. Эта логика не вписывается в ее жизненный опыт; женщине также известно, что мужчины используют свою логику, рассудок как скрытую форму насилия; их категоричные, не допускающие возражений утверждения имеют целью ввести женщину в заблуждение, заморочить ей голову. Ее хотят поставить перед дилеммой: либо ты согласна, либо ты не согласна, то есть либо ты приемлешь всю систему общепринятых принципов, либо нет; отказываясь, она отвергает сразу всю систему; женщина не может себе позволить столь резкий разрыв; у нее нет возможности построить другое общество, если даже она не принимает существующего. И так, на перепутье между бунтом и рабством, женщина против воли принуждает себя покориться мужскому авторитету. И при каждом удобном случае с помощью насилия ее вынуждают отвечать за последствия столь сомнительной покорности. Мужчина верит в химеру, предается несбыточной мечте о подруге – добровольной рабыне; он хочет, чтобы, уступая ему, она как бы уступала очевидности заданной теоремы; но она-то знает, что постулаты, на которых строятся его мощные умозаключения, выдвинуты им самим; и если она станет подвергать их сомнению, он легко закроет ей рот; и все-таки мужчине никогда не убедить женщину в своей правоте, ибо она догадывается о произвольности его выводов. И тогда, раздражаясь, он станет обвинять ее в упрямстве, отсутствии логики; между тем она отказывается играть, зная, что карты крапленые.
Нельзя сказать, что женщина действительно ищет какую-то другую истину, помимо той, что открыта мужчинами; скорее она считает, что этой истины нет. И дело тут не в переменчивой действительности, вызывающей у нее сомнение в справедливости, достоверности, идентичности самих принципов, и не в том, что магические явления, которые окружают ее, разрушают понятие причинности; двойственность, противоречивость каждого понятия, каждого принципа, каждой провозглашенной ценности, всего существующего она обнаруживает в самом сердце этого мужского мира и в себе самой, поскольку и она из этого мира, ему принадлежит. И она знает, что мужская мораль в той ее части, что касается женщины, – сплошная мистификация. Мужчина высокопарно внушает ей свой кодекс чести и добродетели, но сам же исподволь склоняет ее к непослушанию; он даже оплачивает это непослушание, заранее рассчитывает на неповиновение, надеется на него; без женщины весь этот прекрасный фасад, за которым он укрывается, рухнет.
