Глава 87
В самые загруженные дни Метрополитен-музей способен пропустить через себя пятьдесят тысяч посетителей в день. Сегодня особого ажиотажа не возникло, и по его залам бродило, должно быть, две или три тысячи человек.
Я обнаружила Койла сидевшим, тяжело дыша, на верхней площадке лестницы. Небольшая группа любителей искусства тщательно делала вид, что никто из них не смотрит в его сторону. Я навалилась на него, опрокинула на пол, прижав колено к его груди, а запястье – к горлу, и выкрикнула:
– Кто ты такой?!
– Койл! – Из него вырвался почти писк. – Ты знаешь меня как Койла!
– Кем я была, когда в тебя стрелял Маригар?
Он ответил не сразу, и я навалилась на его руку всей тяжестью своего тела. У него выкатились глаза, язык с трудом ворочался во рту.
– Кем я была тогда?
– Санитаром! Ты была… Самиром! Самиром Шайе!
– А кто отвез тебя в Лион?
– Ирэна. То есть ты сама. Но как Ирэна!
Голос его едва был слышен, горло сдавила тяжелая рука сотрудницы охраны музея, кончики ушей приобрели пунцовый оттенок.
Я откатилась от него, заметив, что за нами наблюдает уже целая толпа зевак.
– К кому ты прикоснулся? – шепотом спросила я. – До кого ты дотронулся?
– До женщины. До какой-то рыжеволосой дамы. Боже, мое плечо…
– Мне пришлось разбередить рану. Извини.
Я стала оглядывать толпу. Рыжеволосая женщина, рыжеволосая женщина… Никого подобного я не видела, что, впрочем, едва ли имело значение.
– Убирайся, – прошипела я. – Уходи отсюда немедленно.
– Что?
Я рывком помогла ему встать.
– Уходи из музея. Твои раны защитят тебя: он больше не воспользуется поврежденной кожей. Все слышали выстрелы. Полиция скоро будет здесь. Поторопись скрыться!
– Но я не могу так просто…
– Убирайся! – Мой голос эхом отдавался вдоль лестницы, словно отскакивая от крепких чистых стен.
Я оттолкнула Койла, повернулась к толпе посетителей и зло скомандовала:
– Вы все! Тоже вон отсюда!
Его рука тронула меня сзади за рукав.
– Стань мною, – прошептал он. – Тогда никто больше не погибнет.
Я вырвалась и помотала головой.
– Кеплер! – Он вцепился в меня крепче, потянув ближе к себе. – Я убил Жозефину. Это было делом моих рук. Убил женщину, которую ты любила. Стань же мною! Женщина, в чьем теле ты сейчас находишься, не должна умереть. Никто больше не должен умереть. Галилео знает меня. Ему знакомо мое лицо. Стань мною! – Он плакал.
Я еще никогда не видела Натана Койла рыдающим в голос. Но я все же снова вырвала свою руку из его пальцев и оттолкнула его.
– Нет, – сказала я. – Потому что я тебя люблю. – И побежала, рассекая встречную толпу.
Галилео. Кто ты сейчас, Галилео?
Я – сотрудница службы безопасности музея.
Я – японский турист, восхищенно осматривающий коллекцию самурайских мечей.
Я – школьная учительница, делающая записи в блокноте для урока по истории американской скульптуры.
Я – студент, пытающийся рисовать статую богини Кали
[16], танцующей на черепах своих врагов, поверженных во имя справедливой мести.
Я – мужчина, которому хочется присесть отдохнуть на музейную скамейку.
Женщина с застрявшими в зубах крошками овсяного печенья.
Работница буфета, толкающая перед собой тележку с пирожными.
Просто посетитель, слоняющийся по музею, прижав к уху аппарат с записанным на нем голосом экскурсовода.
Билетер, слишком туго затянувший ремень на своем явно недокормленном брюшке.
На каждом шагу встречается кто-то новый, кем можно стать, на каждом шагу меняются даже оттенки моей кожи.
У меня нежное шелковистое лицо, утром смазанное питательным кремом.
У меня экзема чуть ниже локтя, красные вздутые пятна на руках.
Я старый и сгорбленный, энергичная и красивая, у меня кожа цвета осеннего заката, белая как снег, чернее нефти, такая теплая, что я ощущаю каждый капилляр, несущий кровь к моим полным, широким губам; такая холодная, что большие пальцы ног превратились в ледышки, упирающиеся в носки туфель.
Я перемещаюсь по галереям из зала в зал, задерживаюсь под каменными сводами египетского храма, потом разглядываю лики средневековых святых, выискивая того, кто непременно ищет сейчас меня.
Где же ты, Галилео?
Ты не можешь быть далеко отсюда. Не сбежишь. Нет, только не в этот раз.
Тебе нравится то, что ты видишь? Мы потому и оказались здесь одновременно: я и ты. Выходи же, чтобы закончить дело.
Тебе нравится то, что ты видишь?
А потом я снова… становлюсь вооруженным сотрудником охраны, потому что в китайском чайном садике стреляли, и мужчина найден мертвым в кресле, богатый мужчина, спонсор многих выдающихся культурных мероприятий. А в стене зияют дыры от других пуль, стеклянный потолок разбит ими, его панели разлетелись вдребезги, впустив внутрь враждебное холодное небо. И женщина истекает кровью на полу рядом с сумкой, набитой деньгами, но она уже никогда не поймет, как здесь оказалась. Пусть вооруженная охрана перекрывает крыло, где все случилось, пусть полиция окружает все здание, для нас это даже хорошо, Галилео. Нам это только на пользу.
Потому что там, где полиция, всегда можно добыть оружие, бронежилет – открываются широкие возможности.
Я внедряюсь в мужчину с большим, приплюснутой формы носом и коротко постриженными черными волосами. Я офицер Главного управления полиции Нью-Йорка. Лучший из лучших в этом городе. Обеими руками я сжимаю ружье, на мне синий бронежилет, крепкие черные ботинки и наколенники. Я совершаю маневры вместе с оперативной группой, к которой приписан, потому что только так мне надлежит поступать. В ответ на любой вопрос я лишь неопределенно мотаю головой, но не вступаю в разговоры, поскольку не знаю, что говорить.
Полиция Нью-Йорка добирается до китайского чайного садика, устанавливает посты на входе, и если раньше нас было не больше дюжины, то теперь я насчитываю человек двадцать или даже тридцать, а машины продолжают прибывать к музею, подвозя все новые опергруппы. Через пару часов мы попадем в заголовки новостей: «Стрельба в Метрополитен-музее», но только еще рано. Подождите, грядут настоящие события. Снова засвистят пули.
– Вы закроете музей?
– Нет, мы не станем его закрывать.
