– Да речь-то всего о дне или двух! Организм выдержит пару деньков без отравы, не сомневайся. Только расскажи мне о ней все. С кем она сейчас спит, как зовут ее агента, кому задолжала денег и все такое прочее. Она спит… – От любопытства моя клиентка резко подалась вперед. – Она действительно спит с Кеннеди?
– Даже если спит, – ответила я, – Монро научилась игриво обходить этот вопрос. Вот чему тебе придется научиться. Ключевая фраза: «Мне бы не хотелось сейчас обсуждать эту тему».
– Что угодно. Я сумею.
– Но она не дурочка, – быстро добавила я. – Что бы ты ни делала, не строй из нее идиотку. Она может показаться пресной и неумной, лишь когда включается ее защитный механизм. Но становится острой как бритва, если чувствует уверенность в себе. При столь ограниченном сроке на изучение объекта ни в чем нельзя быть до конца уверенной. Поэтому, бога ради, побольше молчи. Но так, чтобы не выглядеть тупицей.
– Не понимаю, что тебя так тревожит, – сказала Аурангзеб, положив свои затянутые в чулки ноги прямо на мой стол. – Я думала, для тебя это пара пустяков.
– Если честно, – ответила я, убирая свои бумаги подальше от ее туфель, – я не понимаю, чего ты добиваешься.
– Ты не понимаешь, почему я хочу побыть Мэрилин, мать ее, Монро? – почти завизжала она.
– Нет. Не понимаю. Если ты хочешь богатства, то есть гораздо более богатые люди. Тело? Есть тела и пороскошнее. Желаешь славы? Жаждешь обожания и восхищения на один вечер? Но ведь обожать будут не тебя, не тебя превозносить до небес. Если уж очень хочешь подобных ощущений, внедрись в костюмершу или рабочего сцены, а когда знаменитый актер пойдет поклониться публике после закрытия занавеса, ухвати его за руку и получи все восторги покоренного зрительного зала. Или научись добиваться этого сама. Найди красивое тело – никому не известное красивое тело, – а я вселюсь в режиссера или в продюсера любой киностудии, который поставит против твоего имени галочку, как только ты улыбнешься в камеру своей нарисованной с помощью косметики улыбкой.
Аурангзеб закатила глаза в начале моей реплики, а потом закатила их снова, когда я замолчала.
– Ты хочешь, чтобы я работала? Тогда я бы стала Кларком Гейблом на раз, – она прищелкнула наманикюренными пальцами. – Я бы пустила Лоуренса Оливье голым по Лондону. Я бы сделалась трахнутым Марлоном Брандо – и трахалась бы, как он. Но ты хочешь, чтобы я потратила пять лет жизни на то, что могу получить сразу? Да ты о чем вообще? – Она снова склонилась ближе, опустив ноги на пол, и смотрела на меня горящим взором. – А я-то столько слышала о тебе! Думала: вот парень, который живет по-настоящему!
– Что же ты такого обо мне слышала? – спокойно поинтересовалась я.
– Что ты любишь экспериментировать. Что ты успел побывать толстенной певицей с ее знаменитым сопрано, пилотом авиакомпании, пожимал руку хозяину Овального кабинета в Белом доме. Слышала, что ты рисковый малый. Как, например, на войне. Говорят, в сорок третьем году по Европе разгуливало больше солдат с амнезией, чем упало на Лондон немецких «Фау-1».
– Не знал, что Янус распускает обо мне столько слухов. А чем ты сама занималась во время войны?
– Так, болталась туда-сюда. Штаты, Канада. Подумывала отправиться простым солдатом на пароходе в Европу, когда подводные лодки перестали быть угрозой. Но в итоге попала туда только в самом конце. Подменила второго пилота бомбардировщика, а потом над Атлантикой разыграла пищевое отравление. Никакого риска. Зато видела, как освобождали Париж.
– И как тебе зрелище?
– Дерьмо, – ответила она. – Солдаты маршируют, оркестры гремят, народ размахивает флагами. А я думала: где вы все были хотя бы на прошлой неделе? Когда не знали, какими знаменами придется размахивать – трехцветными или со свастикой? Потом еще выяснилось, что тот тип, в чью шкуру я влезла, был коллаборационистом, и настроение оказалось вконец испорченным, – она шлепнула себя по ляжкам. – Это была не война, а сплошное свинство!
И тут до меня дошло, что, несмотря на модные платья, маникюр и тщательно уложенные волосы, Аурангзеб всеми своими манерами и жестами, привычкой сидеть, широко расставив ноги, выдавала свое изначальное происхождение. Это был типичный провинциальный американский мужлан.
Я почесала переносицу:
– Хорошо, перейдем к делу. Нам нужно научить тебя ходить на гораздо более высоких каблуках.
Глава 40
Из Вены в Берлин ежедневно ходит прямой экспресс. Это чудовищной длины состав, в котором каждый из белых вагонов помечен прямоугольными красными буквами DB – Deutsche Bahn
[7]. С безупречно чистыми белыми купе и сверкающими нержавеющей сталью умывальниками берлинский поезд мог дать сто очков вперед балканскому «Восточному экспрессу».
Я одна заняла двухместное спальное купе. С прикрепленными к стенам матрацами это был потрясающий образец инженерной мысли по части экономного использования пространства. Разложив постель, я едва поместилась на узкой полке.
За окном мелькали виды, которые принято считать романтическими пейзажами вечерней Германии. По мере того как поезд продвигался к северу, их все чаще рассекали желтые огни оживленных автобанов. Над полями низко нависал подсвеченный луной туман. Мимо белыми вспышками мелькали городки. Меж холмов вились широкие реки. Порой за деревьями удавалось разглядеть небольшие домики из бетона и стекла, где в этот час отдыхали от напряженных трудов дня семьи из Мюнхена и Аугсбурга. Когда же поезд делал вираж к востоку, это получалось великолепной дугой, словно путь проложила кисть художника, одним решительным мазком изобразившая округлость женской груди.
Я смотрела в окно – моя постель была разложена, но пока не тронута. Любое тело привыкает к своему запаху, но сейчас даже я ощущала, что от меня плохо пахнет. Вода из умывальника лилась либо слишком холодная, либо слишком горячая и никакой регулировке температуры не поддавалась.
Примерно в час ночи я услышала шарканье ног в проходе – это проводница совершала обход своих владений. Пристегнув браслет наручников к левому запястью, я приоткрыла дверь и шепотом позвала:
– Мадам?
Даже в такое позднее время мне ответили словно тоже разработанной немецкими инженерами первоклассной улыбкой.
– Мадам, – повторила я чуть громче, чтобы быть услышанной за перестуком колес на стыках, – не могли бы вы мне помочь?
– Разумеется, сэр. С большим удовольствием.
Я жестом пригласила ее войти в купе. Она вошла – в глазах любопытство, на губах улыбка. Пока я оставалась в купе одна, его еще можно было считать уютным, но двоим здесь оказалось явно тесно.
– Чем могу… – начала она, но я вытянула руку, ухватилась за ее ладонь и переключилась.
Натан Койл. Он уже почти научился реагировать на внезапные переходы, и хотя его качнуло, а при освобождении закружилась голова, он тут же совершил резкий рывок, ударившись кулаком в стенку и поморщившись от боли. Я же успела перехватить его кисть и приковать к металлическому ограждению верхней полки, дожидаясь, пока он полностью придет в себя.
