– Да. И убил человека. Не помню, как сделал это, но, когда открыл глаза, мои руки были в крови, а рядом находился человек с перерезанным горлом. Он казался еще живым и даже заговорил, но вместо слов появились только кровавые пузыри. А потом он умер. Я держал в руке нож. Передо мной стояла женщина и наблюдала, как я воспринимаю его смерть. Потом она вынула нож из моих пальцев – обычный кухонный нож с камбуза, – положила ладонь мне на плечо эдак по-матерински, а затем вонзила лезвие мне в бок, провернула его с улыбкой, но не вымолвила ни слова. Меня сначала тоже записали в мертвецы, но патологоанатом вдруг обнаружил, что у меня есть пульс. И тогда из меня сделали убийцу. Хотя отчасти я им и был.
– Галилео?
Он кивнул, хотя опять-таки не мне и словно не в ответ на мой вопрос.
– Тебе следовало рассказать мне обо всем раньше, – прошептала я. – Я могу тебе помочь.
– Помочь? – Он почти рассмеялся мне в лицо. – Ты же призрак, гореть тебе в аду! Какой от тебя кому-то может быть прок?
– Поверь, может. Я ведь встречалась с твоим Галилео.
Вот теперь он посмотрел прямо на меня, ударив взглядом, как ледорубом по скале.
– Где?
– В Санкт-Петербурге, в Мадриде, в Эдинбурге, в Майами. В последний раз я видела его в Майами.
– Ты уверена?
– Вполне.
– Откуда ты можешь знать?
– Вопреки распространенному суеверию, не всякий призрак, с которым мы сталкиваемся, склонен к приступам убийственной психопатии, – ответила я. – Зато и забыть такое невозможно.
– Расскажи мне все!
– Зачем? – спросила я и заметила, как он почти вздрогнул. – Ты же полон решимости убить меня. Ты уже убил Жозефину. На первый взгляд эта встреча выглядит вполне дружеской, хотя на нее оказывают безусловное влияние как наручники, так и нынешнее состояние моих гормонов, но мне сложно забыть, насколько бурно складываются наши с тобой отношения. Вы готовы уничтожить меня, мистер Койл, потому что некий призрак едва не убил вас. Пусть я даже совсем не тот призрак. Ты убьешь меня просто за то, кто я есть. Так с какой стати мне помогать тебе найти Галилео?
Он поджал губы, отвернулся, но почти сразу опять посмотрел на меня.
– Потому что, если ты мне не поможешь, зная о нем хотя бы что-то, это лишь докажет – ты то чудовище, которым я тебя и считал.
– Ты и продолжаешь меня им считать. Дай мне нечто большее. Расскажи, почему ты убил Жозефину.
– По приказу.
– Почему ты подчинился приказу?
– Потому что я уважаю людей, отдавших такой приказ. Потому что в досье… – На этом слове он запнулся. – Потому что в досье сказано, что она убила четверых наших экспертов. И она это сделала. Не ты. А она сама.
– Зачем же?
– Она пыталась внедриться в один из наших проектов. Медицинские тесты. Тебе должно быть известно об этом.
– Да, я что-то слышала. Она нуждалась в деньгах, а во Франкфурте проводили какие-то опыты. Нечто связанное с обычными простудными заболеваниями. Но ее отвергли, узнав, что она проститутка. Я ведь тоже провела исследование, прежде чем заключить с Жозефиной Цебулой сделку.
Он помотал головой:
– К простудным заболеваниям это никакого отношения не имело.
– Ты меня удивляешь. Над чем же велась работа?
– Над вакциной.
– Против чего? – Он промолчал. Меня саму посетила эта идея. Я откинулась назад, ощущая мысль липкой паутиной, опутавшей мое лицо. – О! Против нас. Вы старались создать вакцину для борьбы с нами. И как? Получилось?
– Нельзя сказать, что получилось, если четверо участников исследований были убиты.
– Не мной.
– Верно. Жозефиной. И я видел записи камер внутреннего наблюдения. Видел ее окровавленные руки. А затем во Франкфурт явилась ты со своим предложением. Какие выводы напрашивались?
Услышав эти слова, я сделала глубокий вдох. В этот момент я могла потерять контроль над своими физическими реакциями. Пальцы сильнее надавили на живот.
– Так ты считаешь… что я стала Жозефиной из-за каких-то медицинских тестов? Ты веришь, будто мы организовали продуманную атаку на ваших людей? Составили заговор с целью убийства доктора N (назовем его так) и талантливых соратников ученого?
Он подумал, прежде чем ответить:
– Да. Я так считаю.
От моих пальцев пахло стиральным порошком, во рту остался чуть заметный привкус фруктового чая. Я медленно отсчитала от десяти до нуля, а потом сказала:
– Ты ошибаешься.
Койл снова промолчал.
Поезд начал замедлять ход, колеса вагонов загремели на стрелках, когда состав переводили на другой путь. Интересно, подумала я, как это тело справится с беременностью? Оно казалось слишком худым, с узкими бедрами и тонкими лодыжками. И помогал ли фруктовый чай от тошноты по утрам?
– На кого ты работаешь? – спросила я. – Он покачал головой. – Ты же понимаешь, я так или иначе это выясню.
– Расскажи мне о Галилео.
– Я собираюсь носить ваше тело, мистер Койл, пока меня кто-нибудь в нем не пристрелит. Если вы не хотите столь печального исхода, мне требуется больше информации.
– Тебе нужна информация? – Он почти смеялся, не зная, видимо, как еще вести себя со мной. – Десять минут назад был полдень в Стамбуле. В поезде ко мне прикоснулся мужчина, и я оказался в совершенно другом месте, одетый иначе и беседовал с кем-то, незнакомым мне прежде. Ты раздевала меня донага, говорила моим языком, ела моим ртом, потела, мочилась, сглатывала мою слюну. И после этого тебе нужна информация? Да пошла ты, Кеплер! Пошла ты куда подальше!
Теперь промолчала я.
Поезд продолжало раскачивать на стрелках, он заметно замедлил ход. Вероятно, мы приближались к станции, где дожидался посадки одинокий полуночный пассажир. Или же нас загоняли на запасной путь, где мы простоим несколько часов. Машинист выпьет чашечку кофе и выкурит сигарету, сидя на рельсах, а дизель будет продолжать пыхтеть сам по себе, не желая засыпать.
Я приложила к животу обе ладони, гадая, кем вырастет этот ребенок. Возможно, он будет железнодорожником, как и его матушка. Или у него появится мечта о чем-то большем?
Например, он станет политическим деятелем, который через тридцать лет выступит перед нацией и заявит: «Моя мама вынуждена была работать проводницей в поезде на маршруте Берлин – Вена, чтобы помогать мне в юности, а потому я хочу построить будущее, в котором каждому будет обеспечена более благополучная жизнь, чем была у нее».
Или не сбудется ни то ни другое. Быть может, этот ребенок вырастет в тоскливом одиночестве. Мать в постоянных разъездах, ее открытки, приходящие из других стран, и ощущение, что жизнь не сложилась.
