– Да, – ответила я, – думаю, догадаться нетрудно.
Он приосанился, словно готовясь объяснить нечто крайне важное.
– Вас удивляет, почему я разрешил (уж простите, если слово не совсем точное)… Почему я пригласил вас временно занять место моей дочери. Вы, видимо, считаете этот поступок недостойным хорошего отца, верно? Тогда вот вам мой ответ. Если бы у вас развилась гангрена и предстояла ампутация ноги, или если бы вам нужно было объяснить человеку, который вас любит, что вы больше не отвечаете на его чувство. Или, предположим, обстоятельства вынудили бы вас пойти на убийство близкого друга, всадить нож в спину тому, кто всегда был вам предан и верен. На что бы вы не согласились, лишь бы не делать этого самой?! И какую цену вы не пожелали бы заплатить для достижения той же цели, но кем-то другим!
– А почему вы считаете, что другому легче сделать то, на что не способны вы сами?
– Потому что та, чью жизнь он разрушит, будет не его возлюбленная, но тем не менее, видя перед собой вас, она будет на самом деле сломлена. Моя дочь презирает свое происхождение, позорит семью. И потому для нас это наилучший выход из положения.
Карета резко остановилась у тротуара, стук подков затих, но мой отец вышел не сразу – он сидел, погруженный в задумчивость.
– Я хотел бы задать вам один вопрос, который давно меня интересует, – сказал он потом.
– О чем бы вы хотели спросить?
– Когда мы впервые встретились, вы находились в теле моего слуги и сказали, что вас зовут Джозеф. Вы были мужчиной и носили мужское имя. Теперь вы в теле моей дочери, вас зовут Антониной… Вы бываете наедине с джентльменами… Моетесь перед зеркалом и занимаетесь прочими чисто женскими делами, в подробности которых я не желаю даже вдаваться. Вот мой вопрос: кто же вы на самом деле? Когда вы не Антонина и не Джозеф. Кто вы, когда кладете голову моей дочери на подушку и засыпаете?
Я взвесила свой ответ.
– Я хорошо воспитанная, верная дочь России. Я виолончелистка, которая к тому же обожает и балует свою любимую гнедую кобылу. Я отличаюсь безукоризненными застольными манерами, очаровательна с теми, кто заслуживает моего внимания, отвергая ухаживания пустых охотников за моими прелестями и за моим богатством. Это все истина. Разве что-то еще имеет значение? – Он напрягся, явно готовясь продолжить, а потому я коснулась его покрытой печеночными пятнами руки. – Лучше ответьте: вашего отца интересовал тот, кто проложил ему путь к славе героя Крыма? Он хотел больше узнать о нем?
– Нет, едва ли его это заботило. Ходили слухи… что мой отец – то есть его тело – проявил и немалую жестокость, но, как всем известно, жестокость на войне считается чем-то допустимым и даже естественным.
– Тогда подумайте еще раз. Вы действительно хотите знать, кому доверили тело своей дочери?
Даже в полумраке кареты я заметила, как заходил ходуном его кадык. А затем внезапно изменившимся тоном он воскликнул:
– Так что мы собираемся смотреть сегодня вечером?
Тем вечером мы побывали на достаточно посредственном спектакле, но, когда закрылся занавес, я все равно аплодировала актерам и улыбалась зрительному залу из своей ложи, зная, что значительная часть аудитории аплодирует именно мне – красивой и богатой, почти совершенной в своем блеске молодой женщине, какой и надлежало быть Антонине.
Позже в толпе, кружившей по ярко освещенному фойе – потому что никто из высшего общества не приезжает в театр только ради самого представления, – пухлые пальчики тронули меня за локоть и тонкий голосок произнес:
– А я знаю, кто вы такая.
Я бросила взгляд вниз и увидела маленькую девочку с волосами, уложенными кукольными кудряшками. Ее платьице из розового шелка плотно облегало еще не развившуюся грудь, а ее щеки покрывал слой румян. От прикосновения ее пальцев я ощутила болезненный зуд в зубах, а в ушах возникло жужжание, как в осином гнезде, потревоженном дымом.
– В самом деле? – пробормотала я, изучая ее лицо так же внимательно, как она изучала мое.
– Да. Мне очень нравится ваше платье.
– Спасибо за комплимент, мисс. Простите, не знаю вашей фамилии.
– Сенявина. А имя… Ой! – Крошечная ручка прижалась к губам, подавляя смех. – Я или Туля, или Таша. Право, не знаю, кто я сейчас. Мы так похожи друг на друга. Даже я сама не всегда понимаю. А мамочка называет нас обеих «ангелочками».
Я отошла в более затененный угол зала, плотнее натянув на плечи накидку.
– И давно мамочка вас так называет?
– Наверное, с самого рождения, – ответило дитя. – Но меня саму только две недели. – Она склонила голову набок, а ее взгляд приобрел неожиданное лукавство. – Я сожгла кукольный домик Тули. Или Таши. Там стены в комнатах были окрашены в розовый цвет, а мне хотелось синего. Они отказались перекрасить, и тогда я его спалила. А вы чем занимаетесь?
– Спасаю репутации молодых женщин, которые слишком глупы или наивны, чтобы понимать, чего стоит хорошая репутация, – ответила я. – Но через пару недель, вероятно, я стану кем-то другим.
– Через целых две недели? – удивилась маленькая Сенявина. – Лично я перемещаюсь уже сегодня ночью. Взгляните, – и ее пухленький пальчик привлек мое внимание к мужчине с широкой красной орденской лентой и черными усами, завивавшимися на кончиках, который прямо и неподвижно стоял в центре фойе, держа в руке узкий длинный бокал. – Вам нравится? Он красив, не правда ли?
– Он очень мил.
Девочка снова повернулась ко мне, но теперь в ее лице читалась озабоченность.
– Хотела дать вам знать, – объяснила она. – Когда до меня дошло, кто вы такая, я сразу решила предупредить вас, что он – мой. Я уже влюблена. Мне нравится запах его пота и как от него вообще пахнет. Его глаза улыбаются, даже когда губы совершенно неподвижны. У него мягкие волосы, и они лежат так от природы, а не в результате усилий парикмахера. Он старается держать руки неподвижно, но в них все равно ощущается желание двигаться, энергично действовать, а когда я его губами начинаю целовать женщину, она сначала кричит: «Нет! Я не могу! Нет!» – но потом сама целует меня еще крепче, потому что понимает то, что сразу поняла я. Этот мужчина бесподобно хорош собой. Если бы я могла поселиться в ком-то навечно, то выбрала бы его. Он – само совершенство. Но, увы, люди стареют, тело теряет упругость. И потому я должна стать им сейчас, пока он прекрасен, пока его лицо не тронули первые морщины. Он так великолепен. И я вдруг испугалась, что вы попытаетесь внедриться в него. Что тогда? Я не могу этого допустить. Слишком много суеты. Его одного мало для двоих. Вот почему я решила познакомиться с вами и все объяснить. Он мой. Я люблю его. Посмеете дотронуться, я выцарапаю ваши глазки и скормлю своему коту. – С этими словами маленькая Сенявина одарила меня ослепительной улыбкой, сжала в кулачке два моих пальца и встряхнула их на прощание.
Я стояла как громом пораженная, глядя, как она беззаботно порхает по фойе.
