– Придержи здесь.
И он послушно положил три пальца на ватный тампон, которым я прикрыла след от укола.
– Не отпускай минуты три.
– Что это было?
– Снотворное. Тебе пора наконец поспать.
– Почему?
– Потому что без отдыха ты умрешь.
– Не понимаю… Зачем я тебе нужен? – Речь уже давалась ему через силу. – Ты сказала, что у тебя есть все необходимое, чтобы уничтожить «Водолей». Так для чего тебе я?
Я пожала плечами, сдвинув ноги, осторожно села на край кровати, который еще оставался свободным, и прислонилась к стене.
– Ты сам застрелил мою последнюю союзницу. И всегда полезно держать под рукой покорное тебе тело.
– Это я покорное тело? Вот что я такое. – У него заметно слипались глаза, язык заплетался.
– Нет. Ты… нечто совсем другое.
Он, быть может, и хотел сказать что-то еще, но не смог. Впрочем, меня едва ли интересовало, о чем он в тот момент думал.
Глава 76
Я сплю. Это сейчас самое главное. В этом крошечном номере только одна кровать, и хотя она двуспальная, Койл растянулся на ней по диагонали. И если запаха пота было недостаточно, чтобы наморщить мой маленький носик, то простыни все равно пропитались его кровью.
А потому мне приходится спать на полу, просыпаясь в очень неудобной позе: одна рука задрана вверх, а другую я отлежала. Хотя в комнате жарко, меня бьет озноб. Радует только, что мышцы уже не так утомлены, но раздражает недостаток плоти на костях, не позволяющий телу сохранять тепло.
Я то вижу сны, то прихожу в себя, едва помня приснившееся. А снится мне Янус. Двуликая богиня. Вот она – роскошно красивая женщина с сапфирами в волосах – лежит в постели моей квартиры в Майами. А вот голым мужчиной танцует по комнате, похлопывая себя по ягодицам и восклицая: «Ах, как мне это нравится, нравится, нравится!» Она тогда была молодым человеком, на редкость привлекательным, по имени Майкл Питер Морган. Он занимался тхэквондо, и вскоре его ожидало знакомство с его идеальной женой.
И Янус в облике Марселя, с истончившимися губами, со скрюченными пальцами, с кожей лица цвета гнилого, изъеденного червями помидора. Тебе нравится то, что ты видишь?
Сны о Галилео. Он мой! Он красив. Он мой! Тебе нравится то, что ты видишь?
Проснувшись, я не сразу соображаю, где я и кто я. Ощущаю тошноту и какое-то время сижу на краю стульчака унитаза, вцепившись в его края, хотя знаю, что рвоты не будет, как бы мне ни хотелось, чтобы это тело сейчас же вывернуло наизнанку.
Отель слишком дешевый, чтобы снабжать постояльцев зубной пастой и щетками. Между тем у меня начинают ныть зубы.
Койл спит как сурок.
У меня осталось четыре евро.
В главном фойе гостиницы я выжидаю, расположившись на низком диванчике рядом с торговым автоматом, и листаю газеты. Когда появляется полный мужчина в синей рубашке, я откладываю газету в сторону, встаю и приближаюсь к нему с улыбкой.
– Простите, – говорю я, заметив, как он достает из кармана бумажник. – Не подскажете, который час?
Он не без удивления вскидывает вверх руку с часами, а мои пальцы в этот момент касаются его кожи.
Я кладу бумажник поверх торгового автомата, запихнув его подальше, прежде чем снова ухватить за запястье Ирэну Скарбек и с той же улыбкой благодарю мужчину за помощь, а потом снова сажусь и принимаюсь за чтение прессы.
Его мгновенное головокружение сразу же проходит. Мужчина смотрит на свои руки, ощупывает карманы, даже залезает себе под рубашку, изучает пол вокруг, и наконец его взгляд останавливается на мне. Он визуально оценивает меня, видит одежду уборщицы, задумывается, не могла ли я быть воровкой, но, не находя этому предположению никакого подтверждения, лишь качает головой и возвращается к ведущей вверх лестнице.
Вероятно, оставил его в ванной, думает он про себя. Или в тумбочке у кровати. Забавно. Он мог бы поклясться, что взял бумажник с собой, когда выходил из номера.
Я дожидаюсь, пока он исчезнет из вида, и забираю бумажник с крышки автомата. Теперь у меня семьдесят четыре евро, и день начинается неплохо.
Я вспоминаю свою первую встречу с Галилео. Он был тогда Ташей… Или Тулей. Я носила тело Антонины Барышкиной – молодое и красивое. Шесть месяцев я играла на виолончели и покоряла сердца московских и петербургских мужчин. А когда работа оказалась выполнена, превратилась в (имена порой трудно даже запомнить) Жозефа Брюна, самого преданного слугу старого князя, его доверенное лицо.
Я носила черную ливрею с высоким воротником, узкие черные брюки, постепенно седеющую бороду и, как выяснилось сразу после перехода, все еще не окончательно оправилась от проблем с желудком, о которых никто не знал. В 1912 году слугам еще не полагалось болеть. Это считалось несовместимым с их обязанностями.
Я стояла рядом с креслом Антонины, когда она вдруг покачнулась и стала растерянно озираться по сторонам, словно только что открыла глаза. Это было то же кресло в той же комнате, в то же время суток, когда я впервые встретилась с ней в том же теле, а потому ей могло показаться, что она лишь чуть вздремнула, но ничего не изменилось. На ней была та же одежда, волосы уложены в такую же прическу. Но прошло полгода, и осеннее солнце сменилось весенним.
Потом ее отец сказал:
– Антонина, нам нужно поговорить.
Я с поклоном удалилась из комнаты.
Три следующих дня повсюду в доме слышались ее визг и вопли. В знак уважения к хозяину я ненадолго задержалась в не совсем здоровом теле Жозефа Брюна. Разумеется, я больше не выполняла никаких обязанностей слуги, да никто и не ожидал от меня этого. Я жила в отдельном флигеле, стараясь избегать встреч с остальной прислугой, объявив, что страдаю от желудочной инфекции, от которой Жозеф на самом деле только-только избавился. Я читала, вечерами тайком отправлялась на прогулки, играла сама с собой в шахматы и сожалела о невозможности больше посещать музыкальный салон в главном доме.
На четвертый вечер старый князь пришел ко мне и сел по другую сторону шахматной доски.
– Вы играете? – спросил он.
– Да, – ответила я.
Он был неплохим шахматистом, но делал ходы слишком поспешно и нетерпеливо, что приводило к неосторожным атакам и небрежным оплошностям в защите. Я дала себе слово щадить соперника, но шахматы не та игра, где легко скрыть поддавки, а потому уже скоро позиция князя выглядела безнадежной.
– Вы покидаете нас завтра? – спросил он как бы между прочим, делая ход слоном, который уже ничего не менял.
– Да.
– Куда направитесь?
– Еще не решила. Вероятно, на юг. На западных границах становится все более неспокойно и… непредсказуемо.
