Скоро под нами уже плескался океан, который не могли скрыть крошечные облачка, остававшиеся далеко внизу. Мною овладела усталость, плечо ныло, даже глаза болели от напряжения, и я поддалась мгновенному соблазну стать круглолицым мужчиной, слишком толстым для полетов в экономическом классе. Пристяжной ремень давил на живот, колени неуклюже вздернулись вверх, локти вжались в бока. Пока я привыкала к новым неудобствам, двигатели гудели, и чуть гремела в проходе тележка с напитками. Койл повернулся ко мне и спросил:
– Храбрый?
– Что?
– Ты назвала меня храбрым?
– Разве?
– Да, буквально секунду назад.
– Скорее уж пару часов назад.
– А где мы сейчас?
– Где-то над Атлантикой.
– Что случилось?
– Ничего. А почему ты спрашиваешь?
– Просто хочу понять, зачем ты… превратилась в это… – Он сделал красноречивый жест, указывавший на мою излишне обильную плоть.
– Мне вдруг… стало неудобно. Захотелось вытянуть ноги. Этот здоровяк мне мешал, и я решила вытянуть его ноги.
– Похоже на правду. Так ты назвала меня храбрым.
– Тебе померещилось.
– Нет, буквально минуту назад.
– А еще я назвала тебя убийцей, слепым орудием в чужих руках, застрелившим женщину, которую я любила. И это правда. И все же вот они мы – подавляем свои чувства и вместе движемся дальше. Я бы не стала придавать особого значения моим словам.
– Ты собираешься долго пробыть в нем?
Мне с трудом удалось пошевелиться в кресле.
– Нет, – ответила я после паузы. – Тело слишком широкое для пространства между подлокотниками. У меня сдавлен живот, болят коленные суставы. Судя по всему, у меня плоскостопие, а во рту до сих пор ощущается привкус имбирного эля. Если этого мало, добавь сюда еще опасность сердечной недостаточности. Но если тебе хочется посмотреть фильм или развлечься как-нибудь еще, я могу побродить по салону. Быть может, даже переберусь в первый класс.
– А что, здесь хороший выбор фильмов?
– Отвратительный. Ты играешь в шахматы?
– Что?
– Ты умеешь играть в шахматы?
– Нет. Хотя я, конечно, знаю правила игры.
– Хочешь сгонять партию?
– С тобой?
– Можно со мной. Или предложи сыграть пассажиру на месте D 12. Его даже ты обставишь без труда.
– Не уверен…
– Ты разрешаешь мне пользоваться своим телом, но не хочешь даже в шахматы сыграть?
– Первое – жестокая необходимость, а второе уже выглядит как непринужденное общение.
– Выбор за тобой.
Он немного помолчал. Потом сказал:
– Я тебе не друг. Ты должна это понимать.
– Разумеется.
– Все, что я тебе говорил в Стамбуле, в Берлине, было искренне. Я верю в то, во что верю. Несколько минут там или здесь, партия в шахматы… Ничто не изменит твоей сущности. Того, что ты собой представляешь. Я позволяю тебе трогать меня… потому что у меня нет выхода, хоть и испытываю отвращение. Даже не знаю, зачем мне вдаваться в объяснения.
– Ничего, – сказала я. – Все как-нибудь образуется.
Тишина. Насколько тишина вообще возможна на борту летящего самолета.
– Быть может… ты хочешь поспать? – спросила я, продолжая страдать от неудобства в своем кресле.
– А твое временное тело ничего не заметит, если ты пробудешь в нем слишком долго?
Я пожала плечами:
– В самолетах скучно. А потому большинство пассажиров только радуются, если время пролетает незаметно.
– Мне немного времени не помешает.
– Вот и отлично.
– Я имею в виду, оставаясь самим собой.
Я кивнула несколько рассеянно.
– Не проблема, – пробормотала я, дотрагиваясь до руки другого своего соседа. – Увидимся в конце пути.
…Наконец я – деловая женщина, которая летит по высшему разряду. Вероятно, она спешит домой, где займется йогой. Меня кормят креветками и поят шампанским. Койл остался один. И я ничего не имею против.
Глава 81
А потом все сначала…
– Ваш паспорт, пожалуйста.
Я улыбаюсь мужчине в кабинке. Аэропорт Нью-Йорка славится офицерами службы иммиграционного контроля, которые простой ухмылкой дают тебе понять: даже если они не могут помешать тебе попасть в Соединенные Штаты, то сделают все, чтобы затруднить эту задачу.
Я сую ему бумажник со своим билетом, а когда он берет его, скривившись от очередного разочарования, моя рука касается его, и я говорю:
– Добро пожаловать в Нью-Йорк!
Койл ухитряется сохранить равновесие, пока я устраиваю показательную проверку поданных им бумаг.
– Американцы до ужаса боятся за безопасность своих задниц. Вы, случайно, не являетесь носителем инфекционных заболеваний?
– Только одного. Тебя.
– Жуткая вещь. Вас когда-либо привлекали к ответственности за моральное разложение? Хотя, знаете, я сам не уверен, что такое моральное разложение. И это после многих лет работы.
– Меня никогда не привлекали к ответственности и не подвергали арестам, – ответил он чуть осторожнее. – Это твой американский акцент?
– Я пытаюсь имитировать говор человека из Нью-Джерси.
– Выходит никудышно.
– Не успела потренироваться как следует. А здесь синтаксис важен не меньше, чем произношение. Но сейчас я при исполнении и потому не стану называть тебя чуваком, как и обсуждать результат последней игры, поскольку я из тех настоящих мужчин, которые с гордостью носят свой мундир. Были ли вы когда-либо раньше или в настоящее время вовлечены в занятия шпионажем, диверсиями, принимали ли участие в деятельности террористических организаций, в актах геноцида? Мне кажется, мы можем поставить жирную галочку против ответа «да» на все эти вопросы.
– Ты собираешься настучать на меня и сдать американским властям?
– Знаешь, мне на мгновение действительно пришла в голову подобная мысль, – ответила я, возвращая ему документы. – А еще эффектнее было бы направить тебя в красную таможенную зону, через которую ввозят имущество и денежные средства, подлежащие декларированию, и чтобы ты при этом громко распевал гимн Северной Кореи. Боюсь только, что здесь не поймут и не оценят моего чувства юмора. Вот. Ты почти прошел формальности.
На несколько минут меня накрыла горячая волна паники: я рыскала у конвейеров выдачи багажа, но нигде не видела Койла. Наконец я обнаружила его. Он сидел, прислонившись спиной к стене, вытянув ноги перед собой и зажав рукой то место на плече, где крепилась уже давно не менявшаяся повязка. Лицо его посерело, но дышал он спокойно. Я присела перед ним на корточки, покачиваясь на высоких каблуках, и спросила:
