Два десятка двинулись в погоню сначала верхом, а когда пошёл лесной бурелом, взяли коней в повод. Через полчаса ровного бега в яме, прикрытой ветками, нашли первое тело. Мужчина лет тридцати с пулевыми ранами в груди и конечностях. Он явно погиб ещё у дороги, а унесён уже мёртвым. Второй человек, чей труп был найден неподалёку, умер уже на месте, где его оставили, что следовало из приличной лужи крови, натекшей из тела.
Оба следопыта скользили по лесу, словно тени, справа и слева от тропы, а остальные воины бежали экономной рысью рядом с лошадьми. Ещё через тридцать минут следопыты вытащили на тропу один труп и человека в глубокой отключке.
– Дозорных сняли, – лаконично пояснил Антип и снова исчез в лесу.
Оказалось, что и полевому допросу воинов сотни учить было не нужно. Через три минуты выживший активно каялся во всех грехах, сотрудничая изо всех сил, и даже сверх того.
Банда оказалась аж из-под самого Новгорода Великого, а знакомый атаману кромешник подрядил их напасть на маленький караван князя Елецкого, когда он ехал в своё муромское имение. Что хотел сделать кромешник, разбойник не знал, так что этот момент следовало прояснить воинам Перуновой сотни.
Большая поляна, метров сто в длину и около пятидесяти в ширину была почти пуста, так как шалаши разбойников ютились на самом краю. А вот в центре поляны были вкопаны пять столбов, где, привязанные за руки и за ноги, висели сам князь, его жена, двое сыновей и дочь.
Первым на поляну выкатился Дубыня, приложил к плечу небольшую пушку калибром пять сантиметров, снабжённую прикладом, и выстрелил по шалашам. Двести граммов картечи со ста метров перемешали палки, ветки и кровоточащую плоть в одну кашу, а выжившие, те, кто кинулся в лес, были сметены залпом пятёрки воинов, вышедших с другой стороны.
Горыня уже выдвинул плечевой упор и, удерживая в прицеле кромешника, подбежал ближе, садя короткими очередями. Маг, видя окружавших его воинов, поднял руки и голову, но сказать ничего не успел. Посеребрённые пули одна за другой врезались в поставленный им щит, заставляя колдуна дёргаться и не давая сосредоточиться на заклинании.
Точку в противостоянии поставил Дубыня, ударивший сверху огромным топором. Защита кромешника на такое рассчитана не была, и колдун разошёлся на две аккуратные половинки.
– Да, зря волхва не взяли. – Подошедший из-за спины Никанор покачал головой.
Дубыня, не отвечая, хмуро посмотрел на десятника, потом на окровавленное лезвие и пошёл оттирать его травой. Князя и его семью уже снимали со столбов, оказывали первую помощь, послав пару самых быстрых воинов за подмогой.
А рядом с поляной нашли десяток раненых и связанных воинов из княжеской дружины. Оглушённых заклятием колдуна, основательно помятых, но живых. Всего разбойников было около полусотни, и если бы не первый выстрел из пушки Дубыни, они могли бы оказать достойное сопротивление. Но, как сказал взмыленный Савва, оглядев поляну: «не свезло им».
Вместе с Саввой прибыл и отрядный волхв, занявшийся ранеными и семьёй князя Елецкого, ещё не вполне отошедшего от случившегося с ними кошмара.
Через пару часов поляна, бывшая местом бойни, преобразилась. Лекарь торгового каравана и волхв сотни Иван Акинфиев обрабатывали раны, следопыты осматривали детали некогда целого колдуна, а воины сотни бродили вокруг, изображая бдительную охрану, впрочем, поглядывая по сторонам.
Савва, полулёжа на мягкой траве, беседовал с князем, когда к ним подошёл Антип. Он отозвал тысяцкого в сторону.
– Савва Панкратьич, посмотри-ка. – Он держал в руках исковерканный попаданиями пуль нагрудник. – На кромешнике был.
– Ох. – Савва мгновенно понял, в чём дело, покачал головой. – А ведь из наших по нему стрелял только Горыня. Получается, он живой-то был только из колдовства своего. А тут-то его Дубыня и посёк. Спрячь, потом покажешь Ивану, да скажи, чтобы сохранил колдуна до Медведевска.
– Сделаю. – Антип кивнул и отошёл, а тысяцкий вернулся к князю.
– Так кому кланяться-то, Савва? – Елецкий, знавший тысяцкого лет десять, уже порозовел, отходя от ужаса неминуемой и страшной смерти, и временами даже улыбался.
– Мокошиным промыслом вы живы остались, Кирилл Мирославович. Новик наш, Горыня, почуял кровь, ну, а дальше всё так. Пошли по следу да взяли татей.
– А что за ружьё такое у новика этого? – Князь исподлобья посмотрел на Савву. – Показалось мне или нет, штук двадцать пуль он вогнал в этого кромешника.
– Так Перунова сотня. – Савва скупо улыбнулся. – У Дубыни топор волшебный, рубит камень словно дерево, а сам острый, что травинку сбривает. У Антипа ружье бьёт почти на десять сотен шагов, а у Ладимира кинжал огнём пыхает так, что вместо раны – дыра в теле. Кто знает, чем он заплатил Перуну за скорострел свой. Захочет – сам скажет. Не захочет – спрашивать никто не будет. Не по воинской правде это, сам знаешь.
– То так. – Князь кивнул. – А всё же воинам твоим я поклонюсь. И пиром честным, и справой воинской. Не ведаете ли в чём нужды?
– Так всегда чего-то недостаёт… – начал Савва. – Но огненным припасом поклонишься – в самый раз будет. Его много не бывает.
Тяжелораненых и тех убитых, что представляли интерес для Разбойного приказа, на дорогу перенесли на руках и, споро перераспределив груз на телегах, продолжили путь. Никто из торговцев даже не думал протестовать, так как все понимали, меньше банд – спокойнее дороги. А из ближайшего городка отправили донесение по телеграфу
[23], и на полдороге до Медведевска их встретили телеги Разбойного приказа, куда и перекидали неприятный груз.
Не успел Горыня вымыться и переодеться с дороги, как его затребовал к себе князь Медведев. Борода на юном лице Горыни практически не росла, так что, взглянув в зеркало и решив, что и так сойдёт, он поспешил в княжеский дворец. Князь встретил его приветливо, сразу предложив сесть, и после пары ничего не значащих вопросов перешёл к делу.
– Тут случилась у нас потрава мелкая. – Он усмехнулся. – Слуга князя Стародубского был взят стражей здесь, в Медведевске, за тайным сыском. И оно бы ничего, коли разыскивал он беглого татя или вороватого холопа. Но вот интерес к воину Перуновой сотни уже совсем по другому ведомству. Это дело Тайной канцелярии. До греха доводить не стали – сосед всё же. Но отправили слугу того под конвоем, и письмо я присовокупил. Так, мол, и так, негоже за моей спиной розыск вести, да ещё и на воина справного, в воровстве не замешанного.
– Долго вы его выпасали? – Горыня усмехнулся.
– Словцо какое… – Князь покачал головой. – Но верно говоришь. Выпасали мы его недолго, но людей в том деле было занято с полсотни. Я тебе это к чему говорю. У тебя сейчас в Серебряной избе под сто пятьдесят тысяч серебром. Этого хватит и на титул, и на землицу, и пахарей переманить. Своя земля, своё хозяйство… Никому не обязан, кроме государя нашего да богов. А Григорий Николаевич, он же не просто так старается. Он тебя сначала понять хочет. Понять, а потом к делу своему пристегнуть. Семейство у него небольшое, всего два десятка человек будет, но шумное и драчливое. Что ни год, всё лаются друг с другом в губернском суде за межи да доли от доходов. Сейчас всему этому голова – князь Стародубский, а ему уже за шестьдесят. Годами он пусть и не стар, но всего одна дочка в прямых наследницах. Она, конечно, по государевому указу княжной наречена будет, только вот хозяйство ей не удержать. Девка шустрая да быстрая, на коне скакать да белку самострелом бить может. Но в хозяйстве совсем нет разумения. Управляющие, конечно, найдутся, но и хозяйство без головы – не жилец. И все это понимают, и первым делом сам князь. И сейчас ему просто край как нужен молодой наследник. Тот, кому всё княжество передать можно да дела торговые.
