– Но как нам удастся в спешке найти укрытие? – спросил я. – Нам нужно обозначить дорогу. Господин Кайх, пожалуйста, позаботьтесь о том, чтобы заготовили полоски из листового металла или что-то в этом роде; мы пометим ими деревья. И нам лучше приступить к делу прямо сейчас.
К вечеру следующего дня мы отметили первую треть пути. Мы планировали закончить работу следующим утром, в пятницу, 4 августа, но все работы прекратились после сигнала воздушной тревоги.
Через несколько минут мы отправились в укрытие, следуя маркерам на деревьях. Мы не шли все вместе, а растянулись вдоль дороги. Я был в группе из пяти или шести человек. Другие находились далеко впереди, большинство шло позади. Кто-то решил отсидеться в лесу. Остальные спустились к берегу.
Вскоре обозначенные маркерами деревья закончились, и мы направились по едва различимой тропинке вдоль поляны с растущими на ней сорняками, травой и подлеском. Тишина нарушалась лишь нашими шагами и нежным шелестом ветерка. Августовское солнце припекало, морской бриз был свежим и прохладным. Я удивился, что подобные заросли расположены так близко к ультрасовременным установкам. Вдруг тропинка закончилась, и перед нами предстал густой лес. Казалось, никто и никогда сюда не заходил. Остановившись на мгновение, мы пожали плечами и поплелись в лес. Было темно и прохладно, солнечные лучи слабо пробивались сквозь густую хвою елей. То здесь, то там среди хвойных зарослей попадались гигантские буки и дубы. Казалось, мы прошли вечность, не находя ни укрытия, ни дороги. К слову, когда мы останавливались, чтобы прислушаться, то услышали только мягкое дыхание леса. Я занервничал.
– Здесь безопасно, – заметил один из нашей группы. – Давайте остановимся и отдохнем.
– Хорошо. – Я кивнул. – Если мы ничего не найдем в следующие пять минут, сделаем, как вы предлагаете. Согласны?
Мы снова пошли вперед. Я слышал отдаленный гул самолетов. Затем он исчез. Потом появился снова. Условленные пять минут почти прошли, когда совершенно неожиданно мы увидели огромное бетонное укрытие, почти неразличимое из-за камуфляжа.
Все успокоились. Люди стекались в убежище со всех сторон. Несколько человек курили у открытого входа или разговаривали. Чуть дальше, отдельно ото всех, на земле сидели 30–40 заключенных концентрационного лагеря; их стерегли скучающие охранники. Я не мог не заметить разницу между этими беднягами и группой заключенных, с которыми встретился во время моей работы в компании «Сименс» в 1938 году. Заключенные концентрационных лагерей носили цветные метки на рукавах, указывающие на тип преступления. Шесть лет назад большинство заключенных были убийцами, ворами, насильниками; политических заключенных было совсем немного. Теперь я заметил шокирующее преимущество политических заключенных с черными метками на рукавах. То, что задумывалось как использование трудоспособных заключенных на работах, превратилось, по-видимому, в средство для политических преследований. Я встревожился.
– Внимание! Все в укрытие. Вражеский самолет движется на Пенемюнде.
Я пошел в укрытие, замечая, что заключенных загнали впереди нас в отдельный отсек. После того как все вошли в убежище, закрыли тяжелые стальные двери. Надзиратель предложил нам пройти на верхние уровни. Здание было довольно хорошо оборудовано: много простых скамеек, санитарные помещения и система вентиляции.
Несколько работников ИС-7 собрались в комнате верхнего уровня. Я огляделся: до чего знакомое зрелище! Сотни раз мне, находящемуся вдали от дома, приходилось укрываться от налетов на Берлин. Если я шел по улице, то заходил в ближайшее бомбоубежище, если ехал в метро, то обычно оставался на станции, пока не минует опасность. Иногда приходилось ждать часами, поэтому я всегда носил с собой книгу.
Но где бы ни приходилось скрываться: в метро, в обычном бомбоубежище или здесь, в Пенемюнде, всегда было одно и то же – холодное, незащищенное освещение, неудобные скамейки, голые бетонные стены. В зависимости от места, времени суток и даже времени года в бомбоубежище приходили разные люди. Иногда я оказывался вместе с усталыми, сонными, замкнутыми людьми, застигнутыми бомбежкой по дороге домой с работы. В другой раз, особенно по вечерам в субботу, я оказывался в компании шумной, веселой и, по-видимому, безразличной толпы, посещавшей театр или ресторан. Во время дневных налетов я выслушивал деловые разговоры, приправленные частыми замечаниями о потерянном времени, и видел нетерпеливые взгляды на часы. Но когда начиналась бомбежка и сотрясалось убежище, его обитатели всегда вели себя одинаково. С напряженными спинами, суровыми лицами, пристальными и испуганными взглядами встревоженные женщины крепче прижимали к себе напуганных детей, задающих вопросы, на которые нет ответа.
Для меня хуже всего было осознание того, что ничего нельзя сделать, а нужно просто ждать и надеяться на лучшее. Но инстинкт заставлял меня сожалеть о том, что я не могу защититься – выстрелить из винтовки, бросить что-нибудь… Хоть что-нибудь!
Отдаленный рев самолета вернул меня обратно в 1944 год.
– Ковровая бомбардировка, – произнесло полдюжины человек.
Они снова бомбят Пенемюнде! Рокочущие взрывы не оставили у меня никаких сомнений. Ковровая бомбардировка длилась всего несколько секунд, но я уже воображал и почти подсчитал количество бомб – звук их падения похож, только в тысячу раз сильнее, на звук гнилых апельсинов, выпадающих из ящика на деревянный пол. Все замолчали, чувствуя страх и беспомощность. Отголоски взрывов повторялись несколько раз с интервалом в несколько минут, потом все стихло.
Вскоре двери убежища открыли, и мы поспешили назад по уже знакомой дороге. Я напрягся в ожидании. Что случилось с нашим драгоценным исследовательским центром?
Увидев большой ангар, я пришел в ужас. Все окна были выбиты, большая дверь разрушена, и, казалось, пострадала контора и лабораторное крыло. Те, кто прятался рядом с ИС-7, уже деловито тушили несколько небольших пожаров, когда я прибыл. Один сотрудник, наблюдавший за налетом из соседнего бетонного дота, рассчитанного на одного человека, нервно тараторил, уверяя меня снова и снова, что больше никогда не останется под обстрелом.
На этот раз было сброшено меньше бомб, но с разрушительной точностью. Недостроенную насосную систему охлаждения для статических испытаний разорвало на куски. Уцелела только одна подвижная конструкция. Пока я осматривал повреждения, ко мне подошел Вилли Мюнц.
– Ну, – заметил он, – вы понимаете, что это значит.
Я мрачно кивнул. Это означало прекращение любых статических огневых испытаний на ИС-7. Невозможно будет производить и запуски, ибо кабели и трубопроводы повреждены. Ремонтные работы в ангаре станут очередным препятствием. Но, как и прежде, восстановление началось с лихорадочной скоростью.
ИС-11 снова досталось. В большие ангары на «Завод-Юг» тоже попали бомбы. Потери были небольшими: погибло 10 человек, в том числе зенитчики. Все согласились с тем, что жертв было бы больше, если бы не наша повышенная бдительность.
Пока шли ремонтные работы, я взял короткий отпуск, чтобы у меня полностью зажила рука. То есть меня не было в Пенемюнде во время четвертого и последнего налета 25 августа 1944 года. Бомбардировка проводилась в дневное время, и я наблюдал за ней из Козерова, переживая самые мучительные мгновения в своей жизни.
