Его идея мне понравилась. По крайней мере, я сменю обстановку. Расположившись на новом месте, я вернулся в «Ингеборг», чтобы узнать, кто там остался. Среди прочих я нашел фон Брауна и Дорнбергера, однако многие уже уехали. Я также почувствовал растущую нервозность и своего рода разочарование, что не происходит неизбежное. Почему никто за нами не пришел? Отчего мы до сих пор не в руках союзников? Берлинское радио сообщало в целом неточные сведения, но даже в этом случае было совершенно ясно, что американские войска уже давно должны находиться здесь, двигаясь вдоль предгорий к северу.
29 апреля фон Браун обратился ко мне в вестибюле отеля «Ингеборг» и предложил вернуться. Я тут же согласился. Теперь мне казалось, что лучше всего держаться поближе к начальству. На следующий день, после того как я снова перевез мешок для грязного белья и чемодан в «Ингеборг», пошли разговоры, что идут французы. Все с уверенностью заявляли, будто они придут на следующий день из Хинделанга, преодолев перевал.
– Там в основном марокканцы! – воскликнул кто-то.
По опыту службы в армии, работы в Пенемюнде, бегства по территории Германии могу сказать, что со мной не происходило ничего более трагикомического, чем в те дни. Вспоминая то время по прошествии многих лет, я считал его забавным, но тогда мы находились во власти истерии и неопределенности.
Появился слух, что марокканцы чрезвычайно жестокие солдаты, а в состоянии опьянения просто звери. В результате этого слуха перепуганный служащий отеля признался, что у его хозяина хранится в погребе несколько тысяч бутылок вина. Несмотря на неистовые протесты хозяина, мы осмотрели погреб и пришли в ярость. Все это время владелец отеля «Ингеборг» твердо заявлял, что может предложить нам только сидр. Мало того что он отказал нам в простом удовольствии, но еще собирался подкупить оккупационные войска прекрасным запасом вин. Мы злились все сильнее, опасаясь, что попавший в руки марокканцев эликсир превратит их в наших убийц.
Мы решили, что нужно что-то сделать с вином сегодня же вечером, до прихода марокканцев, поэтому подготовили все имеющиеся грузовики и позвали в отель и гражданских, и военных лиц, а также служащих отеля, кроме владельца. Выстроившись в шеренгу, мы передавали бутылки из рук в руки. Сотни, тысячи бутылок. Мы проработали несколько часов и чрезвычайно устали. На этикетках бутылок, проходивших через мои руки, красовались названия фантастически хороших вин: «Хайдсик», «Вдова Клико», «Этталер», «Чинзано», «Молоко любимой женщины», «Рюдесхаймер». Время от времени кто-нибудь отставлял бутылку в сторону для последующего использования. Но вино все не кончалось! Его доставали из стальных шкафов, проносили через тяжелые двери погреба, защищавшие вино от перепадов температуры, несли по узкому ко ридору вверх по крутой лестнице, через парадный вход и на улицу – в ожидавшие грузовики. Я отлично помню, что некоторые бутылки доходили до грузовиков уже без пробок.
К двум часам ночи мы отправили в близлежащий военный госпиталь около пяти тысяч бутылок вина и ликера. Обитатели госпиталя несколько дней отлично проводили время, ибо на каждого совершенно бесплатно пришлось по три бутылки.
Наступило 1 мая, а за нами не пришли ни французы, ни американцы. Совсем ничего не изменилось. Стоял серый пасмурный день, недолго шел дождь. Во второй половине дня по радио передали зловещие новости.
«Важное сообщение!»
Мы все собрались вокруг радиоприемника, притихшие и испуганные. Я решил, что объявят о капитуляции.
«Вчера, 30 апреля, во время столкновения в берлинской штаб-квартире был убит фюрер». Диктор зачитывал объявление максимально непринужденным тоном.
Мы все переглянулись. Никто не произнес ни слова; так или иначе, все ждали чего-то подобного. Однако символом поражения стала даже не его гибель, а сама Германия: деморализованная, потрепанная и опустошенная. Умер маленький человек, уже давно потерявший свою значимость. Вот и все. Постепенно толпа рассеялась; кто-то вернулся в столовую, чтобы закончить прерванную трапезу, кто-то к игре в шахматы, а кто-то к чтению. Позже мы узнали, что Гитлер не был убит в столкновении, а покончил с собой в берлинском бункере вместе со своей любовницей Евой Браун.
Рано утром 2 мая Вернер фон Браун вызвал в свой номер несколько человек. Он казался спокойнее по сравнению с прошедшими днями. Я сразу понял, что период ожидания закончился. Он говорил просто и решительно:
– Магнус знает английский язык и только что поехал на велосипеде на переговоры с американскими войсками в Ройтте. Мы не можем ждать вечно.
В два часа дня Магнус вернулся, договорившись с американцами. Вернер спокойно выслушал его доклад, потом приказал подготовить три автомобиля БМВ с водителями.
Итак, скучным, дождливым днем 2 мая 1945 года семь человек в гражданской одежде постепенно собрались у входа в отель «Ингеборг»: доктор Вернер фон Браун – технический директор и движущая сила Пенемюнде, где зародилась эра ракетостроения, его брат Магнус, еще недавно отвечавший за производство гироскопов на заводе «Миттельверк», генерал доктор Вальтер Дорнбергер – глава немецкого ракетостроения, Ганс Линденберг – инженер, отвечающий за массовое производство камер сгорания Фау-2, Бернхард Тессман – главный конструктор испытательного оборудования Пенемюнде, подполковник доктор Герберт Акстер – офицер из команды Дорнбергера и я.
Вскоре подъехала судьбоносная колонна автомобилей БМВ, мы погрузили свои вещи и залезли в машины. Мы сидели, сжавшись, среди чемоданов, сундуков, портфелей и ящиков. У меня возникло неприятное ощущение, будто это все, что осталось от величайшей отрасли современности.
Наконец, мы поехали. Три серых автомобиля начали спускаться с перевала Адольфа Гитлера к маленькой австрийской деревне Шаттвальд. По этой же дороге несколько недель назад двигались бесконечные колонны автомобилей, грузовиков, конных повозок, тележек – жалкие остатки разбитой немецкой армии, ищущей несуществующего спасения. Сегодня дорогу очистили от транспорта для проезда нашей несчастной маленькой колонны. Низкие и густые облака мрачно окутывали нас вместе с густым лесом на склонах гор Кюгунд. Все были серьезны, задумчивы и молчаливы. Никто не знал, какое будущее его ждет ни в ближайшие несколько минут в Шаттвальде, ни в предстоящие дни, месяцы и годы.
Рычание автомобильного двигателя, плеск дождя, отсутствие каких-либо признаков жизни создавали ощущение отрешенности, безвременья, безразмерности пространства. Мне казалось, что неумолимая судьба снова лишает меня любимой работы.
Глава 16. Как возродившаяся птица феникс
Вдруг за поворотом появился американский солдат и взмахами рук приказал нам остановиться. Магнус вышел из машины и показал какой-то документ охраннику, который жестом указал нам на соседнее здание, где много лет назад находилась австрийская таможня.
Напрягшись и предчувствуя недоброе, мы вошли. Солдаты указали нам на стулья у кирпичной стены. Они вели себя вежливо, но равнодушно и не заводили разговоров. Офицер долго звонил по телефону. Я изучал английский язык в средней школе, но с трудом понимал, что он говорит.
