* * *
Теперь, когда одна из ведущих семей военной аристократии правила империей, осторожная тактика Фотия и Константина Багрянородного была снята с повестки дня. Безжалостная война на Востоке возобновилась. В 965 году был захвачен Тарс. Кипр, несколько веков находившийся в совместном управлении арабов и византийцев, теперь был возвращен под единоличную власть Византии. Хамданидский эмир Алеппо был вынужден признать над собой власть императора, а в 969 году к Византии вернулся и великий город Антиохия, который три столетия назад отошел к арабам. Эти кампании проводились в атмосфере религиозного подъема, что напоминало войну с Персией во времена Ираклия.
Никифор II потребовал даже, чтобы патриарх объявлял воинов, погибших в боях против арабов, мучениками за веру, но своего не добился. Череда побед закрепила почти легендарный статус Никифора в армии, и жители Малой Азии, похоже, тоже были о нем высокого мнения. Во время его правления в церкви в Каппадокии была написана фреска, изображавшая его вместе с Феофано, отцом и братом. Фреску украшала надпись: «Да хранит всегда Господь наших благочестивых правителей». Ни юный Василий II, ни его брат Константин VIII упомянуты не были.
Показательно, однако, что в Константинополе Никифора почитали гораздо меньше, чем в провинциях, особенно после первых бурных дней его воцарения на престоле в 963 году. Образованным придворным конфронтационная политика нового императора казалась опасной, а его манеры – грубыми. Их раздражало отсутствие у него дипломатической тонкости, ибо он обладал даром едких острот, которые свободно обрушивал на послов зарубежных стран, чем-либо ему не угодивших. Посланнику Болгарии пришлось выслушать, как о его царе пренебрежительно отозвались как о «вожде, покрытом шкурами и грызущем сырую кожу». Епископу, который прибыл в Константинополь по поручению германского императора, было сказано, что войска его хозяина не умеют воевать, потому что «им мешает их обжорство, их бог – чрево». Епископ пожаловался, что в его предыдущий визит, когда Византией правил Константин Багрянородный, с ним так не обращались. Тогда он ушел с многочисленными дарами. Царедворцам пришлось объяснять:
«Император Константин – мягкий человек, он всегда жил во дворце и превращал другие народы в дружественные таким способом. А Никифор… предан военному делу и бежит от дворца, как от заразы… С ним трудно ладить, он не подарками привлекает в дружбу, а подчиняет себе страхом и железом».
Император имел, однако, одного убежденного сторонника среди придворных в лице Василия Лакапина, сменившего свергнутого Врингу на должности «паракимомена», главы правительства. Лакапин и его окружение, несомненно, разделяли отношение константинопольцев к Македонской династии, но они понимали значение военных побед Никифора и осознавали, что его несомненным достоинством было отсутствие наследника. Его единственный сын умер несколько лет назад, когда был случайно поражен копьем во время воинских упражнений. Теперь же императору было под 60, и казалось маловероятным, что в браке с Феофано у него может родиться ребенок, – он едва ли мог попытаться сменить Македонскую династию своей собственной. Так что сложившееся на тот момент положение дел устраивало все стороны.
Однако же за пределами дворца и на улицах Константинополя императора-воина люто ненавидели за то, что он ставил нужды своего войска выше нужд всех остальных подданных. Когда в 963 году он вошел в Константинополь, чтобы стать императором, многие солдаты воспользовались этой возможностью, чтобы ограбить дома горожан, и богатых и бедных. Новый император даже не пытался пресечь это или наказать грабителей, мимоходом заметив: «Неудивительно, что при таком множестве людей некоторые своевольничают». Чтобы снабжать свои все возрастающие в численности войска и платить им, Никифор реквизировал продовольствие, когда в этом возникала нужда, и ввел новые налоги. Он даже прибег к манипуляциям при чеканке золотых монет. Несколько веков эталонной византийской золотой монетой была номисма весом 4,55 грамма. Теперь же в обращение ввели новую, более легкую монету, тетартерон. Никифор постановил, чтобы подати вносились номисмами, а сама казна рассчитывалась тетартеронами. Так он получал чистую прибыль в золоте на каждой операции.
Непостоянные жители Константинополя вскоре проявили свои чувства. В один из приездов императора в столицу, когда он ехал верхом по улицам, толпа осмеяла его и забросала грязью и камнями. Две женщины, мать и дочь, забрались на крышу своего дома и стали бросать в Никифора камни. Никифор, однако, продолжал, несмотря ни на что, ехать, не глядя ни налево, ни направо, и с наступлением темноты беспорядки улеглись. Но оскорбление не осталось безнаказанным. Кто-то запомнил дом, в котором жили две женщины. На следующий день их схватили, вывезли за город и сожгли. При всей своей невозмутимости Никифор был обеспокоен. Он приказал возвести вокруг Большого дворца мощные стены, возможно памятуя о том, как народный протест помог свергнуть Лакапина в 945 году. Но отделенный от народа стеной, Никифор все же сохранял дружелюбие и мог принять шутку. Однажды к нему подошел седой старик, который хотел завербоваться в стратиоты – солдаты. Никифор сказал ему, что он слишком стар, чтобы служить. «Нет, сейчас я стал значительно сильнее, чем прежде, когда был юношей! – возразил старик. – Раньше купленный на номисму хлеб я возил, нагрузив его на осла, а в твое царствование хлеб на две номисмы я, не ощущая тяжести, могу носить на плечах». Это был намек на ведущую к инфляции политику Никифора, но, к его чести, император оценил остроту.
По иронии судьбы в конце концов Никифор пал жертвой не константинопольской толпы, а представителей его собственного класса. Военачальники в Малой Азии ожидали, что, взойдя на престол, новый император отменит законы, мешающие им приобретать земельную собственность. Никифор благоволил к ним, но законы оставил. Ведь теперь, когда он благополучно воцарился на престоле, не в его интересах было поощрять обогащение потенциальных соперников. И когда созрел заговор, во главе его оказался бывший верный помощник Никифора, его племянник Иоанн Цимисхий, который сопровождал императора во многих его походах и был потомком прославленного Иоанна Куркуаса. Как и его дядя, Цимисхий был маленького роста, но имел репутацию человека храброго до опрометчивости: несколько раз он в одиночку вступал в бой со множеством противников. Осенью 969 года Цимисхий получил сообщение, призывающее его в Константинополь. Оно было от Никифора, но послал его император по наущению своей жены, которая убедила мужа в том, что недавно овдовевшему Цимисхию необходимо найти подходящую жену. Приехав, Цимисхий обнаружил, что Феофано имела на уме нечто иное. Она стала просить его избавить ее от грубого и чрезмерно набожного мужа и занять его место в качестве императора. Цимисхий охотно согласился, поскольку у него в душе таились свои обиды, и таким образом заговор был составлен.
Якобы тайный план вскоре стал широко известен в дворцовых кругах, и кто-то даже пытался предупредить Никифора. Однажды вечером он нашел в своей спальне записку, в которой потенциальным его убийцей называли Цимисхия. Несколько дней спустя в церкви священник передал ему загадочное послание, в котором говорилось: «Приготовься, о император, ибо немалая опасность готовится…» Но почему-то он не отреагировал на эти предупреждения. Декабрьской ночью Цимисхий и его сообщники приплыли на лодке в гавань Большого дворца, и через окно их подняли на веревках наверх сообщники, находившиеся во дворце. К этому времени Василий Лакапин уже знал о заговоре, но, почуяв, откуда ветер дует, лег в кровать и сказался больным. Даже сам Никифор почувствовал, что что-то затевается, и послал записку своему брату Льву с просьбой прибыть во дворец с группой вооруженных людей. Но Лев был занят: он играл в кости с друзьями, и ему везло. Засунув записку под диванную подушку, он продолжил игру. Таким образом, заговорщики беспрепятственно добрались до спальни Никифора и обнаружили дверь незапертой. Войдя, они, однако же, увидели, что кровать пуста. Обескураженные, они решили, что их заговор раскрыт, и вышли, но тут один из слуг Феофано сообщил им, что все в порядке: Никифор должен быть в комнате, просто у него есть привычка спать на полу. Так он готовился к монашеской жизни, о которой по-прежнему мечтал. Снова ворвавшись всей толпой в спальню, заговорщики нашли спящего императора, причем на кровати, в дальнем ее углу. Они разбудили его яростными пинками, и один из них обрушил меч на его незащищенную голову. Никифор все-таки успел позвать на помощь, так что они отрубили ему голову и держали ее в окне, чтобы те, кто спешил на помощь, могли видеть, что они опоздали. По приказу Цимисхия лишь через сутки тело положили в деревянный ящик, отвезли в храм Святых апостолов и погребли в пустом саркофаге. Только гораздо позже кто-то, хорошо знавший о роли в заговоре Феофано, написал на могиле эпитафию Никифору, который «победил всех, кроме собственной жены».
