— И есть идеи, кто бы это мог быть?
— Возможно, с Джейком Сунем я сам разберусь, — говорит Вагнер.
— Хорошая работа, Маленький Волк, — говорит Рафа. Еще один мучительный шлепок по спине. Каждый след от укуса — средоточие боли. Рафа направил Вагнера к краю толпы благожелателей, через которую проходит Адриана.
— Мамайн, с днем рождения.
Адриана Корта поджимает губы. Потом наклоняется к нему, позволяя себя поцеловать. Дважды.
— Мог бы побриться, — говорит она, и свита тихонько смеется, но перед тем, как погрузиться в праздничную круговерть, Адриана шепчет ему на ухо: — Если хочешь ненадолго задержаться, твои старые апартаменты в Боа-Виста готовы тебя принять.
Марина ненавидит свое платье. Оно за все цепляется и раздражает кожу, оно объемное и неудобное. В нем она чувствует себя голой, уязвимой; одно слишком резкое движение — и платье свалится с ее плеч до самых лодыжек. И туфли нелепы. Но так модно, и так положено, и хотя никто даже не зашушукался бы, заявись Марина в пижаме или мужском наряде, Карлиньос дал ей понять, что Адриана заметит.
Марина увязла в скучном водовороте разговора, где доминирует громкий социолог из Университета Невидимой стороны со своими теориями о постнациональных идентичностях второго и третьего поколения лунарцев.
«Столько времени прошло, и вы до сих пор не придумали для обитателей Луны имечко получше „лунарцев“», — думает Марина. Она прокручивает варианты в уме: лунные жители, лунариты, лунары — мунары — шмунары — коммунары. Никуда не годится. «Спасите меня», — молит она ориша вечеринок.
Выслеживает Карлиньоса, который прорывается сквозь натиск людей, праздничных фамильяров и коктейльных бокалов.
— Мама хочет поговорить с тобой.
— Со мной? Почему?
— Она попросила.
Он уже ведет Марину за руку через зал.
— Майн, это Марина Кальцаге.
Первое впечатление, сложившееся у Марины об Адриане Корта, подпортил нож у горла, но она замечает, что Адриана за минувшие месяцы постарела сильней, чем должна была, — нет, не постарела: иссохла, сжалась, сделалась прозрачной.
— Примите мои поздравления, сеньора Корта.
Марина теперь гордится своим португальским, но Адриана Корта переходит на глобо:
— Похоже, моя семья снова в долгу перед тобой.
— Как говорится, я просто делала свою работу, мэм.
— Если бы я дала тебе другую работу, ты выполнила бы ее с той же самоотдачей?
— Я бы старалась изо всех сил.
— У меня действительно есть другая работа. Мне нужно, чтобы ты стала кое для кого нянькой.
— Сеньора Корта, у меня никогда не складывались отношения с маленькими детьми. Я их пугаю…
— Этого ребенка ты не испугаешь. Но она может испугать тебя.
Адриана кивком указывает Марине на другой конец комнаты — на Ариэль Корту, искрящееся пламя в сердце скопища тускло одетых судебных чиновников и технократов из КРЛ. Она смеется, она запрокидывает голову, встряхивает волосами, рисует идеограммы из дыма своим вейпером.
— Я не понимаю, сеньора Корта.
— Мне нужно, чтобы кто-то присматривал за моей дочерью. Я за нее боюсь.
— Если вам нужен телохранитель, сеньора Корта, есть тренированные бойцы…
— Если бы мне был нужен телохранитель, он бы у нее уже появился. Десятки телохранителей. Мне нужен агент. Мне нужно, чтобы ты стала моими глазами, ушами, голосом. Я хочу, чтобы ты сделалась ее подругой и наперсницей. Она тебя возненавидит, станет с тобой сражаться, попытается от тебя избавиться, будет затыкать тебе рот, оскорблять тебя и делать мерзкие вещи. Но ты останешься рядом с нею. Сможешь?
Марина не знает, что ответить. Выполнить просьбу невозможно и невозможно отказаться. Она стоит перед Адрианой Кортой в своем платье, вызывающем зуд, и в голове у нее одна лишь мысль: «Но ведь Карлиньоса там не будет».
Карлиньос слегка подталкивает ее локтем. Адриана Корта ждет.
— Я смогу, сеньора Корта.
— Спасибо. — Адриана улыбается искренне и тепло целует Марину в щеку, но Марина вздрагивает, словно ощутив дыхание поджидающего ее вечного холода.
Он идет через весь зал вслед за женщиной в красном платье, как будто она ведет в танце. Она оглядывается, проверяя, смотрит ли он, следует ли за нею; ускоряет шаг, чтобы сохранить дистанцию. Рафа догоняет ее на балконе. Бестиарий из аэростатов собрался вокруг ресторана, они ждут, колышутся в небе, точно боги-прототипы, которые так и не смогли пройти собеседование, чтобы попасть в пантеон.
Без лишних слов Рафа притягивает ее к себе. Они целуются.
— Ты самая красивая в этом мире, — говорит Рафа. — В обоих мирах.
Лусика Асамоа улыбается.
— Кто присматривает за Луной? — спрашивает она.
— Мадринья Элис. Луна по тебе скучает. Она хочет, чтобы ее мамайн вернулась.
— Ш-ш-ш. — Лусика Асамоа касается губ Рафы пальцем с карминовым ногтем. — Так всегда. — Они снова целуются.
— Лусика, контракт.
— Наш брак истекает через шесть месяцев.
— Я хочу его продлить.
— Несмотря на то что я живу в Тве, и ты заботишься о моей дочери, и мы видим друг друга только во время приемов, которые устраивает твоя семья.
— Ну и пусть.
— Рафа, меня пригласили в Котоко.
Политика АКА восхищает и одновременно сбивает Рафу с толку. Золотой Трон — это совет из восьми членов семейства, представляющих абусуа. Они поочередно занимают должность омахене, которая каждый год передается от одного члена совета к другому, а сам Золотой Трон перемещается из обиталища в обиталище. Рафе Корте все это кажется избыточно сложным и демократичным. Непрерывность обеспечивает Сунсум
[36] — фамильяр омахене, который содержит все записи и мудрость предшествующих омахене.
— Означает ли это, что ты не вернешься в Боа-Виста?
— Пройдет восемь лет, прежде чем у меня снова появится шанс воссесть на Золотой Трон. Луне будет четырнадцать. Многое может случиться. Я не могу отказаться от такого предложения.
Рафа отступает на расстояние вытянутой руки, не отпуская жену, и оглядывает ее, словно выискивая признаки божественности или безумия.
— Я хочу продлить контракт, Рафа. Но не могу вернуться в Боа-Виста. Пока что не могу.
Рафа подавляет неистовое разочарование. Вынуждает себя не спешить, проглотить слова, которые так и рвутся с языка.
— Хватит и этого, — говорит он.
