И Снегирь обвел окрестную рощу рукой.
Зимин увидел, как задвигались челюсти Тытырина, увидел, как Снегирь начал нервно сглатывать, набирая слюну для суперплевка. Зимин подумал, что все прекрасное в мире должно быть в единичном экземпляре, а плевательную дуэль он уже видел.
Он сел на землю, достал меч и принялся полировать его о голенище сапога.
– У вас пожевать чего-нибудь не найдется, миннезингеры
[48]
? Так, в целях профилактики разных обострений.
– Найдется, – ответил Тытырин. – Конечно же, найдется. Эй, Птичкин, твоя очередь.
– Как же?! – возмутился Снегирь. – Как же – моя! Твоя, милый мой!
– Моя вчера была, смотри зарубки!
И Тытырин указал пальцем ноги в сторону угла избушки, на котором были вырезаны длинные и короткие риски.
– Это моя вчера была!
Они принялись спорить, чья метка была последней, спорили долго и уныло, отчего Зимину захотелось сделать две вещи: уснуть и не просыпаться. В конце концов Тытырин и Снегирь тоже устали спорить и бросили жребий, жребий выпал Снегирю. Снегирь раздул угли, развел костер и поставил на него большой котел с водой. После чего достал из избушки большой деревянный молот, ведро и корявую самодельную лопату.
Зимин наблюдал за приготовлениями с интересом. Снегирь направился к ближайшему дубу и принялся долбить по нему молотом, отчего сверху щедро обрушивались желуди. Когда желудей скопилось достаточное количество, Снегирь нагреб их лопатой в ведро. Притащил к костру и, даже не перебирая, засыпал в воду. У сидевшего неподалеку Тытырина громко забурчало в животе. Зимин стал наблюдать за процедурой пищеприготовления внимательнее. Он ожидал, что Снегирь добавит в котел сала, картошки или хотя бы соли, но ничего этого Снегирь в котел не поместил. Сидел рядом, отгонял редких комаров и болтал в вареве гигантским черпаком. Когда вода в котле выкипела до половины, дежурный по кухне объявил, что обед готов, нечего продукт переваривать, жесткий станет.
После чего разлил похлебку по деревянным мискам и раздал едокам.
Зимин пододвинулся поближе к костру, достал походную ложку и попробовал желудевую похлебку на вкус.
– Это можно есть? – спросил он.
– Ызвыни, Мыкола, аняясов я тебе не припас, – сказал Снегирь. – Не боись, желуди очень питательны, там сплошной витамин С.
И Снегирь с аппетитом понюхал варево. Зимин же насчет питательности очень сомневался, писатели не выглядели особо упитанными ребятами, скорее наоборот. Но выбирать не приходилось.
Писатели вооружились ложками – Снегирь алюминиевой, а Тытырин расписной деревянной. Огромной и грубой, такие ложки, если верить научно-популярным каналам, обнаруживались в захоронениях неандертальцев.
– Хороша еда, – облизнулся Тытырин. – Внутри все так и замолаживает!
– И совсем без холестерола, – прищелкнул языком Снегирь.
Они накинулись на желуди и ели их с большим аппетитом и удовольствием, а Тытырин сделал себе еще и добавку.
Зимин с тоской вспомнил о белковой тушенке и каше из саксаула и с трудом одолел четыре желудя. По вкусу желуди были похожи на несвежие вареные дрова, Зимин не сомневался, что по части питательности они могли с этими дровами тоже посоперничать.
– Теперь можно и отдохнуть, – сказал Тытырин, облизав ложку. – Хорошо… благорастворение, тудыть его в бакенбарды…
– Благорастворение благорастворением, а я хочу предаться творчеству, – заявил Снегирь и вытащил из рукава несколько свернутых в жгут листов. – Пару строк накидаю…
Зимин немножко подумал, а потом сказал:
– Мне надо, чтобы вы описали… одного человека. Только чтобы красиво.
– Девку, что ли? – хихикнул Тытырин.
– Девушку, – строго поправил Зимин.
– А что дашь? – немедленно спросил Снегирь.
Тытырин презрительно улыбнулся.
– Так они все, – сказал он. – Для них искусство – мешок с баблосами, они родную маму за бабки опишут. Мы, настоящие художники слова, берем гораздо меньше – так, только чтобы оправдать умственные расходы. По-брательнически, по-общинному, как в старину…
– Не связывайся с ним, – сказал Снегирь. – Он ничего не может. Литературный паразит…
– Прозаический выкидыш, – парировал Тытырин.
– Брейк! – Зимин щелкнул мечом о ножны. – Брейк.
Сочинители послушно успокоились.
– Мы, кажется, говорили о цене? – напомнил через минуту Тытырин.
– А что вам нужно?
Тытырин и Снегирь переглянулись.
– Понимаешь, нам, в смысле мне, так вот, мне нужна бумага. Я не могу писать на обратной стороне, не могу, я не поэт какой-нибудь…
– И я не могу, – вставил Снегирь. – И даже больше…
– Так вот. Нам нужна бумага. А бумаги нет. А без бумаги мы ничего не можем написать, сам понимаешь. Раньше мы у эльфов заказывали, но в последнее время от них не дождешься, проблемы какие-то у них. И запрашивают много слишком, крохоборы просто. Вот мы и придумали – писать свои книги на березовой коре!
– Как в Нижнем Новгороде! – сказал Снегирь.
– Как в Великом Новгороде, дубина, – поправил Тытырин. – Но это не так важно. Конечно, на березовой коре не попечатаешь, но гвоздиком ковырять можно.
Зимин представил, как Лев Толстой выковыривает на рулонах березовой коры «Войну и мир». Представилось плохо. Зато очень хорошо представлялось, как Тытырин выковыривает свое «…и все-тоть есть на той столешнице, и рясопузье, и убоина с головизной, и сбитень пенный, и медовень-напиток, и голубечина, и сказал он тогда печенеже…»
– Так что давай заключим поручение – ты нам березовой коры запасешь, а мы тебе напишем рассказ, – предложил Тытырин.
– Художественную миниатюру, – добавил Снегирь. – Я, знаешь, большой в этом деле мастер. Вообще, моя форма – страниц пять, знаешь, этакий сгусток… Хотя я работаю над романом…
– Я тоже работаю над романом! И мне нужна береста!
– Тебе голубечина нужна! – хихикнул Снегирь.
– Заткнись!
Зимин начал подозревать, что не очень ладно с этими писателями, хотя, с другой стороны, с писателями Зимин был вообще мало знаком.
– Вот и договорились! – неожиданно Тытырин захлопал в ладоши. – Ты нам бумагу, сиречь бересту, мы тебе описание предмета сердечности в красочностях. А пока… Пока ты тут подумай, а нам… мне надо кое-что сделать… Не ходи, Илья, за гору Сорочинскую, не купайся в Опочай-реке…
Тытырин достал из-за избушки пилу, взвалил ее на плечо и направился к толстой поваленной березе. Примерно через час после того, как Тытырин отпилил от березы первый блин, Зимин лежал в гробу.
