Я уже разворачиваюсь, чтобы идти назад в дом, но Вейн Гури проявляет удивительную шустрость – для этакой свиноматки.
– Вернон Литтл, не могли бы вы уделить нам минуту внимания?
– Очередная незадача, Дорис? – с надеждой спрашивает Леона.
– Да нет, девочки, все в порядке, – отвечает матушка. – Кстати, в доме есть кое-какие сладости.
– У нас времени всего ничего, – говорит Леона, – в три часа начнется фуршет, будь он неладен.
– Ну, а мне, знаете, показалось, что это мое Специальное Предложение. – Матушка суетливо бежит через клочок вытоптанной земли. – Увидела машину, вот и подумала – должно быть, везут мой новый холодильник…
– Ма? – зову ее я. Но она меня не слышит.
Джордж по-хозяйски опускает руку ей на плечо, и они исчезают в доме.
– Милочка, рано или поздно это должно было случится, раз он отказывается принимать человеческий вид. Прическа у него – это же просто жуть какая-то.
Дверь-сетка захлопывается на замок, матушкин голос стихает в полумгле коридора.
– Он совершенно меня не слушает, ты же знаешь, какими они теперь вырастают…
– Вернон, – говорит Гури. – Составьте нам компанию.
Я ищу у нее на лице симптомы внезапного озарения, а также скорого и неминуемого раскаяния. Ни хрена подобного там нет.
– Мэм, меня ведь даже там не было…
– Да что вы говорите. Тогда довольно трудно объяснить некоторые из найденных нами на месте преступления отпечатки пальцев, не правда ли?
Представьте себе фургон шерифа графства Смит на дороге между трех деревянных домиков, а в фургоне меня. Птички заливаются в ивах, и все им по фигу. Тарахтит богомол, а перед ним стоят сооруженные из кухонных столов прилавки – на фоне зарослей бурьяна, в которых утопают окраины Мученио и которые тянутся отсюда до самого Остина. Потом у меня в окошке появляется Брэд Причард; нос смотрит в небо, указательный палец – на кроссовки.
– «Эйр Макс», – возглашает он. – Новые.
И стоит, прикрыв глаза: не то ждет, что я пошлю ему воздушный поцелуй, не то, что зальюсь слезами, не то еще не знаю чего. Жопа с ручкой.
Я задираю к окошку ногу.
– «Джордан Нью Джекс».
Прежде чем перевести взгляд на мои «найкс», он на мгновение прищуривается.
– Старые, – терпеливо объясняет он. Потом указывает на свои собственные. – НОВЫЕ.
Я указываю на его:
– По цене автоприцепа для Барби. – Потом на свои. – По цене бомбардировщика средней дальности.
– Хуй там.
– Хуй тебе в рыло.
– Приятной отсидки.
Он неторопливо плетется через лужайку, потом мигом взлетает на крыльцо. Одинокий, поднятый в прощальном жесте палец светит мне сквозь дверь моего же собственного дома, пока не защелкнулась сетка. Потом, в тот самый миг, когда полицейские заводят мотор, сетка распахивается еще раз. Наружу выстреливает моя ненаглядная матушка и летит к дороге.
– Вернон, я тебя люблю! Забудь все, что было, даже убийцы остаются для своих родных – родными, понимаешь…
– Черт, ма, я не убийца!
– Да, конечно, я знаю, это просто к примеру.
Лалли встречается со мной глазами и поднимает руки к плечу, как будто держит камеру.
– Ты только свистни, – вопит он на всю улицу.
Матушка беспомощно останавливается посреди дороги и роняет голову на грудь. Губы дрожат, сейчас хлынут слезы. Меня сечет болью, наискось, и выворачивает наизнанку. Я оборачиваюсь к заднему окну и вижу, как Лалли подбегает к ней через дорогу и обнимает ее за плечи. И горемычная ее головушка тут же утыкается в крепкое мужское плечо, каковое он тут же ей подставляет, чтоб было куда плакать, а потом встает во весь рост и с мрачным видом смотрит вслед отъезжающему грузовику.
Это уже выше моих сил. Я переваливаюсь через Гури и кричу что есть сил сквозь ее окошко, забрав в грудь весь воздух, какой только есть в этом ёбаном мире:
– Давай, Лалли, расскажи им, сукам, правду!
Воздух нынче вечером в тюрьме какой-то особенно затхлый. Спертый. Как будто между жопой и трусами, если долго сидишь на одном месте. Где-то на заднем плане бормочет телевизор; я все жду срочных известий о собственной невиновности, но вместо этого играет тема из прогноза погоды. Какой только мудак ее придумал. Потом по коридору гулко раскатывается чей-то голос. Шаги приближаются.
– Не дай бог я приеду, а этих, блин, бургеров на месте не окажется, вот что я хочу тебе сказать. Да, конечно, я понимаю, теперь это называется Диет-Революция доктора Активио, как же, как же. Сперва трепалась, не затыкаясь, про своего Притыкина, а теперь – ты мне сказки не рассказывай, – теперь у нас диета из бургеров, правильно я понимаю? Ага, чистый протеин, и от него худеют. Что? Потому что никаких других новостей, кроме того, что жопа у тебя стала шире сраного амбара, нет и быть не может…
Теперь он поравнялся с моей камерой. Свет сквозь решетку вычерчивает опиздененную такую гримасу, и зубов полон рот. «Барри И. Гури – старший надзиратель» – гласит нашивка на груди. Он видит, что я не сплю, и вдавливает телефон себе в шею.
– Ты там, часом, за пипку себя не теребонишь, а, Литтл? Небось днем и ночью в бильярд гоняешь, правда?
И смеется этаким блядским смехом, как Мисс ёбаная Вселенная, которая только что отсосала у председателя жюри. Стоит ему выдохнуть – и даже на таком расстоянии выхлоп бьет в лицо не хуже кирпича, а потом стекает каплями, оставляя жирный привкус лукового соуса и сала. Милейший представитель рода человеческого. И если весь этот кошмар превратит всех здешних жителей в таких же ёбнутых монстров, из города нужно не просто утекать, а рвать безоглядно. Может, даже и вообще из Техаса. Пока они не разберутся, что к чему. Даже и бабуля живет недостаточно далеко, если прикинуть, до какой степени они здесь все охуели.
Барри послоняется еще немного, а потом зависнет на всю ночь в холле возле телика. Я откидываюсь на койке и углубляюсь в немаловажную и чреватую неожиданностями область собственного будущего.
Помните такой старый фильм «Против всех шансов», где была такая классная девочка, а у нее был такой классный дом на пляже в Мексике? Вот туда бы мне и следовало срыть. После того как все уляжется, матушка сможет приезжать ко мне в гости. Я вижу ее как наяву, плачущую от радости, раскрасневшуюся старушку Дорис Литтл, которую могла бы сыграть Кэти Бейтс, которая снялась в этом фильме, «Несчастье». Слезы гордости за отличные санитарные условия, сопутствующие моей новой, достойной и упорядоченной жизни. Видите, как все обернулось? Это вам картинка из будущего, справедливость восторжествовала, и юношу по имени Вернон оправдали вчистую. И вот он покупает ей керамического ослика или эти самые салатницы, по которым так прикалывается миссис Лечуга. Продавец керамических салатниц спросит меня: «Вам те же самые, какие обычно берет миссис Лечуга, или, может быть, элитную серию?» И мы заделаем старой пиздюле миссис Лечуге по самые гланды. Поняли теперь? Именно так я теперь и сделаю. Еда там – пальчики оближешь, все эти буррито-капуччино и прочая радость. А обменный курс, говорят, такой, что просто дух захватывает – так что нищенствовать мне никак не придется. И ведь кто-то же и в самом деле должен жить в этих домах на пляже.
