На центральном проспекте в Акапулько нынче сыро, и цветные огни вдоль тротуаров горят плавятся, огромные, как мысли в голове. Виктор одолжил мне соломенную шляпу, чтобы хоть как-то привести мое лицо в порядок. А то волосы у меня теперь как пальмовая крона, а уши – как две устричные скорлупы. Краем глаза я ловлю свое отражение в витрине «Комерсиал мехикана»: Гекльберри Финн, собственной персоной. Прежде чем войти в офис, я надеваю пояс с кольтами – должно быть, просто в качестве компенсации за шляпу, – а потом ковбойским шагом иду по кругу, как пес, который прикидывает, где бы ему залечь на ночь. В конце концов обнаруживается и стойка «Вестерн юнион», возле которой стоят и ждут своей очереди какие-то люди, в том числе и соотечественники, белые и истошно-красные. Служащий замечает меня за километр.
– Э-э, мне должны перевести деньги, из Техаса.
– На имя? – спрашивает клерк.
Моя физиономия принимается вычислять пи.
– Ну я не уверен, на чье имя она их вышлет…
– У вас есть пароль? – спрашивает этот чувак.
Ёб твою мать. За мной уже начинает выстраиваться собственная маленькая очередь.
– Я, наверное, лучше пойду, позвоню и все выясню, – говорю я и отваливаю от стойки.
Люди смотрят на меня довольно странно, так что я не останавливаюсь и выхожу из магазина; из холодильника в ебучую духовку. Надо как-нибудь связаться с Тейлор. Может быть, она и вовсе ничего не посылала, если ей сказали насчет пароля. На телефонной карте ни единички. Я даже Пелайо позвонить не смогу. Вегас у меня в жопе шипит и исчезает в сумеречных глубинах.
Я иду по проспекту, пока навстречу не попадается телефон. Я не знаю, действует ли тут киношный закон, по которому ты можешь откуда угодно позвонить кому угодно, за счет принимающей стороны. Я решаю позвонить ей. За ее счет. Пока я пытаюсь объяснить оператору, в чем дело, по губам и по трубке пот течет ручьями. Наконец она переходит на английский. Потом пот ручьями течет по трубке и по моему уху, покуда я стою и слушаю, как оператор объясняет мне, что на мобильный телефон за счет принимающей стороны позвонить нельзя. Когда я вешаю трубку, пот, скопившийся у меня над ухом, струйкой стекает на плечо, а потом потоком слез сбегает на дорогу. А потом, наверное, так и будет, сука, бежать, пока не впадет в море.
Я просто хуею, честное слово, оттого, что нынче ночью все эти благовоспитанные пиздуны и долбоёбы отправятся на боковую, с единственной заботой на завтра: чего бы им еще такого выжать из родных и близких. А я, понимаешь ли, застрял в Суринаме, с хвостом из чужих преступлений отсюда и до самого дома. И закипает такая праведная злость, что меня как будто ветром заносит обратно в магазин, прямиком к стойке «Вестерн юнион». Теперь у стойки никого. Клерк поднимает голову.
– Мне не удалось выяснить пароль, – говорю я.
– Как вас зовут?
– Вернон Литтл, – отвечаю я и жду, что вот сейчас брови у него улетят под потолок и унесут с собой черепную крышку. Фиг там. Он просто сидит и смотрит на меня, секунды полторы.
– Какая сумма вам должна прийти?
– Шестьсот долларов.
Чувак долбит по клавишам, потом сверяется с дисплеем. И качает головой.
– Извините, для вас ничего нет.
Я на секунду беру тайм-аут, чтобы прикинуть глубину той жопы, в которой я оказался. И тут глаза агента перескакивают с меня на что-то другое, у меня за спиной.
Меня хватают сзади, поперек спины.
– Стоять! – раздается голос.
Восемнадцать
Яйца у меня пулей взлетают под самые гланды. Я скидываю чужую руку, разворачиваюсь к выходу, и ноги у меня превращаются в две стальные пружины. Покупатели останавливаются как вкопанные и смотрят на меня.
– С днем рождения!
Ёб твою мать. Тейлор.
Я проворачиваю полный круг, выглядывая качков, которые должны сбежаться со всех сторон, чтобы завернуть мне ласты за спину. Но никого здесь нет. Только Тейлор. Клерк за конторкой улыбается, когда она обнимает меня за талию и уводит прочь. А я иду, и меня на ходу бьет колотун.
– Ты же не дождался но телефону самого главного, деталей, вроде пароля, дурачок, – говорит она.
– А-га, а ты, значит, сиганула на ёбаный борт.
– Следи за речью, киллер.
– Пардон.
– Ну, я же не могла бросить тебя без гроша. К тому же дома мне делать особо нечего, а деньги эти я все равно откладывала себе на каникулы – надеюсь, ты не станешь возражать, если я с тобой поделюсь? Вот тебе три сотни, потом сочтемся…
– За мной не застрянет. А откуда ты узнала, что у меня сегодня день рождения?
– При-вет! Да весь мир уже в курсе, когда у тебя день рождения.
Реальность того, что происходит, начинает колокольчиком позванивать у меня в голове. Тейлор здесь. Я нашел домик на пляже, а теперь сюда приехала Тейлор, с деньгами. Предмет особой гордости: я не поддался всплеску гормонов радости, от которых обычно хочется нюхать цветы или пороть всякую хуйню вроде: «Я люблю тебя». Я держусь мужиком.
– Ты еще не видел, где мы с тобой теперь живем, – говорит Тейлор и тянет меня по улице от магазина. – Если тебя, конечно, пустят в приличное место – с виду ты вылитый индеец.
– Ты заказала номер в гостинице?
– Комната на двоих, так что веди себя прилично – ты, серийный.
Я становлюсь неподатливей на ходу.
– Погоди, я тоже нашел такое место, ты просто не поверишь – на пляже, в джунглях…
– Ффу! Это, типа, с пауками и тараканами? Ф-фуу!
– Ты не смотрела «Против всех шансов»?
– Верн, господи, я уже, типа, заплатила за номер. Ну и ладно. Пока мы идем, я соображаю: если я хочу чувствовать себя свободно и не думать, как себя с ней вести, нужно просто-напросто не забывать, что проблем у меня выше крыши. Ты можешь оставаться самим собой только тогда, когда терять тебе нечего, поняли, в чем суть? Вот какую истину я для себя усвоил. Оно, конечно, может показаться не бог весть каким гениальным открытием, но, поверьте, не так-то это просто, когда твои мечты вдруг ни с того ни с сего начинают сбываться. Обратите внимание: тут же чувствуешь, как где-то на заднем плане обозначается восторг онаниста. И как нам всем прекрасно известно, стоит только об этом подумать – и ситуация усугубляется вдвое. Отсюда вывод: потенциальная ебанутость при совпадении мечты и действительности прямо пропорциональна количеству времени, потраченному на построение этой мечты. Е=МТ? Что означает: я могу обосраться в любой момент. Или, на хуй, облеваться.
На ней белые шортики. Не могу вам сказать, видна под ними линия трусиков или нет, потому что они такие, знаете, жатые, что ли. И очень может быть, что одна из этих складочек как раз и залегла вдоль искомой линии. Еще на ней персикового цвета футболка с маленьким скорпиончиком на груди, а поверх футболки – довольно плотный жакет. Ее длинные загорелые руки и ноги так присобачены к телу, что просто дух захватывает. Но вот жакет со всем этим как-то не вяжется. Она видит мое недоумение и улыбается.
