– Я всего лишь хочу сказать, что вы были ближайшим другом Хесуса Наварро, который устроил бойню в вашем классе. Вы живете буквально в двух шагах от тех мест, где были совершены семнадцать убийств. Свидетели опознали вас как человека, которого видели во всех этих местах. После первого же допроса вы сбежали из участка местного шерифа. После того как вас сперва задержали, а потом выпустили на поруки, вы сбежали в Мексику…
Он наклоняется к прутьям, медленно, осторожно; он опускает голову так, что подбородок упирается в грудь и только тяжелые, набрякшие глаза смотрят вперед, прямо в лицо.
– Признайтесь, – говорит он голосом рассудительным и мягким. – Ведь это же вы убили всех этих людей.
– Нет, не я.
– Мне кажется, вы убили их всех и просто потеряли счет загубленным человеческим жизням.
– Нет.
– Вы не теряли счета?
– Я их не убивал.
Прокурор поджимает губы и выдыхает через нос, как будто ему только что сообщили, что в выходные вечером придется поработать сверхурочно.
– Пожалуйста, назовите свое полное имя.
– Вернон Грегори Литтл.
– И где конкретно вы жили в Мексике?
– В Герреро.
– Кто-нибудь может подтвердить ваши слова?
– Да, конечно, мой друг Пелайо…
– Водитель грузовика из деревни на берегу моря? – Он идет к своему столу и берет в руки весьма солидно выглядящий издалека документ. И поднимает его над головой. – У меня в руках протокол данных под присягой свидетельских показаний Гарсиа Мадеро по прозвищу Пелайо, жителя той самой деревни, которую только что назвал обвиняемый.
Он аккуратно кладет бумагу обратно на стол и медленно обводит комнату взглядом, так чтобы каждый из присутствующих ощутил свою личную вовлеченность в происходящее.
– Господин Гарсиа Мадеро утверждает, что за всю свою жизнь он встречал одного-единственного американского юношу. Этот юноша путешествовал автостопом, и познакомились они в одном баре на севере Мексики, а потом вместе отправились к югу на его грузовике – и звали этого молодого человека Дэниел Нейлор…
Двадцать один
В сей день, четырнадцатого ноября, моя собственная жизнь пролетает у меня перед глазами чередой разрозненных злых вспышек, как двухнедельная жизнь комара. В последнюю минуту этой жизни приходит новость: мистер Кастетт даст показания в последний день слушаний, то есть через пять дней. Телеобозреватели утверждают, что теперь только он может меня спасти. Я вспоминаю тот последний раз, когда мы с ним виделись. Двенадцатого мая сего года.
– Если в действительности ничего не происходит, пока ты не увидишь, как оно происходит, – говорит Хесус, – оно произойдет, если ты по-прежнему будешь верить, что именно так оно и будет, но никому об этом не скажешь?..
– Такое впечатление, что нет, пока кто-нибудь не увидит, как ты об этом рассказываешь, – говорю я.
– Т'твою мать, Верн. Лучше б я тебя об этом не спрашивал.
Глаза у него превращаются в две щели – как будто ножом полоснули, он жмет на педали и уходит вперед. Если эта неделя будет похожа на предыдущую, не думаю, что он выдержит. Меня иногда пугает та страсть, с которой он хватается за любую, даже самую крошечную возможность почувствовать власть. Чемпионом мира в любом известном виде спорта ему не стать, и он не гений. И что уже совсем ни в какие ворота не лезет – он даже не может позволить себе новые «Брэнды». Общепризнанные торные дороги к славе ему недоступны, понимаете, в чем дело? Только не поймите меня неправильно, у этого парня с головой все в порядке. Мне ли не знать. Мы миллион часов провели с ним вместе, гоняясь за бабочками, клея самолетики, смазывая ружья. Расходились, снова сходились, все это время отдавая себе отчет в том, что он знал, что я знаю, что сердце у него – мягче воска. Я знаю, что Хесус – человек с душой настолько глубокой, что ни у кого на свете не хватит денег, чтоб ее измерить. Только я один об этом знаю.
Во вторник утром класс похож на печь, в которой пекут пиццу: все знакомые запахи спеклись в послевкусие слюны на горячем металле. Лучи света обнесли частоколом отдельных говнюков, сидящих за партами. Хесус накрепко скован своей обычной школьной повадкой и высвечен самым большим лучом солнца. Он смотрит на доску, оголив спину, выставив на всеобщее обозрение торчащий в спине нож. Может, оно, конечно, у каждого человека в спине торчит нож, которым близкие люди вертят когда и как хотят. Может, конечно, и нужно следить за тем, чтобы никто другой не обнаружил, где он у тебя торчит. Но Хесусу все по фигу, с ним советую быть поосторожнее.
– Йо, Джейзус, у тебя из жопы капает, – говорит Макс Лечуга. В каждом классе есть коротышка, который вечно нарывается, ну, сами знаете. А Макс еще и жирный, и с такими пухлыми губенками. – Обходите стороной жопу Джейзуса, вчера вечером пожарная команда потеряла там еще четверых добровольцев.
Близняшки Гури подходят поближе и начинают хихикать. Почувствовав поддержку, он принимается за меня.
– Верни, ты, часом, жопку нынче утром не перетрудил?
– Говном умойся, Лечуга.
– А ты меня умой, попробуй, пидор.
– Сам ты пидор, жирный мешок с говном.
Лорна Спелц – наш классный тормоз. До нее, наконец, доходит смысл первой шутки.
– Да там, наверное, застряла целая пожарная машина. – Она прыскает со смеху.
И тем дает отмашку прочим отморозкам в юбках. Хи-хи-хи, блядь.
В школе вас ни фига не научат, как вести себя с подобным дерьмом. Сидишь из года в год за партой и учишь про столицу Суринама, а в это время кучка дебилов вырезает у тебя на спине свои инициалы.
– Ну, любители научных знаний, быстренько собрались в фокусе. – В облаке меловой пыли от Калвина Кляйна прибывает Мэрион Кастетт, весь такой резкий и наэлектризованный. Другого такого парня вам не встретить – который в девяностоградусную жару
[23] ходил бы в вельветовых брюках. Такое впечатление, что он без тени улыбки носил бы даже кожаные шорты.
– Кто вспомнил, что сегодня нужно было принести на урок свечу? – спрашивает он.
Я внезапно вспоминаю, что мне нужно перевязать шнурки на кроссовках. Как, собственно, почти весь класс, за исключением Даны Гури, которая тут же вынимает полную коробку свечей для ароматерапии, и каждая завернута в золотую фольгу.
– Опаньки – забыла ценник отклеить! – Она медленно обводит коробкой по кругу. То есть очень медленно.
Ценник настолько яркий, что складывается впечатление, будто она слегка подправила его маркером. Вот вам наша Дана, во всей красе и славе. Если вам случится громко пукнуть, вы будете заранее знать, кто на вас настучит. Консультант по профориентации уверяет, что из нее получится прекрасный журналист.
