– Мама у тебя есть? – спрашивал я.
– Наверное… то есть не наверное, есть, конечно. Зовут Мария Семеновна…
– Вернешься, мама состряпает тебе блины. Слушай, Коровин, ты «Анаболиков» уважаешь?
– Кого? – не понял Коровин.
– «Анаболик Бомберс».
Коровин не ответил.
– Вот поэтому ты такой чудлан и есть, – говорил я. – Настоящие, они все уважают «Анаболиков», я ты такой студень…
– Я грибы уважаю маринованные, – ответил Коровин. – А тут их нет. А сыроежки не маринуют.
– Уже скоро, Коровин, уже совсем скоро. Скоро ты объешься своими вешенками…
– Ну да, скоро! – капризничал Коровин. – Как же, скоро… Я три раза умру от истощения, прежде чем мы дойдем до этого Зуба! Сам же говорил, всего двадцать шесть килокалорий…
Так мы и шли. Когда дорога была хорошая, когда заканчивался низкорослый цепкий кустарник, мы взбирались на Игги. Хотя Коровин и говорил, что это конь боевой и не пристало ему затруднять себя подобными грузоперевозками, а пристало нестись в бой с огнем в зрачках. Я на эльфийскую риторику не поддавался – если есть конь, глупо ломать ноги.
Впрочем, прямоезжая дорога встречалась редко, большую часть пути нам приходилось шагать пешим строем.
Тундра была красива, не думал, что тундра бывает такой. Раньше я считал, что тундра – это серая пустыня с сизыми камнями. Оказалось, что нет. Тундра была красивой. Самое красивое и цветное пространство, которое я видел. Я глядел на заросли кипрея, и в голове моей родились еретические мысли. Я думал, что тундра, пожалуй, ничуть не хуже зеленых склонов моего любимого Мачу-Пикчу.
Только в тундре десять месяцев снег, зима, снег, снег, жаль.
Пока же снега не было, был чуть синеватый воздух и растущие с каждым часом горы. Но больше всего мне нравились красная брусника и желтые сыроежки. И то и другое встречалось в огромном изобилии, еще больше, чем раньше. Брусника была мелкой, но удивительно сладкой, а сыроежки тут можно было есть в сыром виде, чем мы с Коровиным пользовались.
А Игги так и вообще собирал их на ходу.
Иногда были еще ручьи и небольшие озерца, но пираний в этих озерцах видно не было. Возможно, потому, что водился кто-то пострашнее.
Живности вообще тут было немного. Полярные совы, мелкие соколы, игуаны, на которых очень удачно охотился Коровин. Он не расставался с мечом и при любом появлении игуаны метал его в рептилию.
С поразительной меткостью.
Коей раньше я за ним не замечал.
А еще на Коровина стало снисходить лирическое настроение, что терпеть было совершенно невыносимо, поскольку лирическое настроение возникало как раз после настроения капризного.
– Там, – указывал шпагой Коровин, – за Зубом Гулливера, переходом в пять суток есть город. О нем мало кто знает, а кто знает, не очень рассказывает. А я там был. Был…
Я смотрел в указанном направлении, голова кружилась, рыбки медленно подбирались к сердцу.
– Это что-то удивительное, – продолжал Коровин. – Не знаю, каким чудом он здесь очутился. Но это поразительно. Совершенно мертвый город под лучами никогда не заходящего солнца. Дома, магазины, квартиры, даже кинотеатр. Высохшие бассейны. А вокруг города огромные норы, они уходят в глубь земли. Город – и вокруг огромные норы. Если прислушаться ночью, то услышишь странный гул. Будто там внутри крутятся колеса, вращающие планету. Я попробовал спуститься, но ушел всего на километр, потом испугался. Ты не хочешь попробовать спуститься как-нибудь?
– Обязательно, – сказал я. – Молчаливый город меня занимает.
Но он меня не очень на самом деле занимал. Я думал. Что скоро узнаю. Найду того, кто мне нужен. Узнаю, кто я. Откуда я. Конечно, возникнут проблемы, но я их решу, я все проблемы решаю. А потом я навещу их, своих родителей. Навещу…
Какие имена есть на букву «Ф»? Федор, Феофан, Феоктист… К черту…
Но даже об этом думать было тяжело. Потому что мне было плохо. Плохо так. В последние дни мне постоянно было плохо. Руки тряслись. И по ночам я не мог заснуть, потому что солнце перестало заходить. Мы вошли в зону полярного дня.
И от него болела голова еще сильнее.
В этом царстве света мне увиделась последняя моя картина. Сюжет я придумал, названия нет.
Огромная черная нора, уходящая в глубь земли. Возле норы в изобилии разбросана покореженная рыцарская амуниция, оружие разных времен, вплоть до современного. Поломанные танки, самолеты и другая техника. На пушке сидит ворон.
Красиво. Красиво.
Иногда Коровин отправлялся в тундру, его не бывало подолгу, а потом он приносил грибы и морошку. Грибы он жарил, и они получались хрустящими, а морошка была водянистой и сладкой.
До Зуба оставалось совсем немного, как из кустов неожиданно выскочил волк. Коровин метнул в него меч, но не попал, волк оказался проворен.
– Это плохая примета, – сказал Коровин. – Волк.
– Застенкер? – спросил я.
Коровин не ответил. Но этим вечером, когда пространство наполнилось оранжевым маревом, Коровин снова принялся слушать тундру.
Я задремал, а когда проснулся, увидел, что изо рта у меня натекла кровь. Кровь впиталась в землю, оставив черный след в виде сердца, и в центре этого сердца лежали две мертвые голубые золотые рыбки.
– Коровин! – позвал я. – Коровин, зараза, очнись…
– Чего тебе? – недовольно спросил Коровин. – Ночь же, обязательно надо разбудить, что за люди такие в самом деле…
– Коровин, ты умеешь предсказывать судьбу по полету птиц?
– По собачьим какашкам умею, – огрызнулся Коровин. – Только тут я ни одной собаки не видел, я тебе об этом, знаешь ли, докладывал. А электрические собаки, сам понимаешь, какашек не оставляют…
– Помнишь, ты смотрел мне на руку?
– Ну, помню, – зевнул Коровин. – Ты будешь жить до семидесяти трех лет…
– Это не так.
– Знаешь ли, – Коровин зевнул еще громче, – конечно, если ты вознамеришься вдруг утопиться, то я, конечно, ничего с этим поделать не смогу. Но если ты не будешь топиться, стреляться, обжираться по весне земляными орехами, то проживешь. Спи, завтра горы начнутся, там будет еще трудней.
Но трудней не стало. Мы вышли ровно между средним и левым корнем Зуба Гулливера. Две скалы, между ними довольно прохоженная дорожка. Кто проходил… Я не стал задумываться, кто проходил, мне было плохо.
– Дорога-то прохоженная, – сказал Коровин. – Погляди.
– Это хорошо, – сказал я. – Значит…
– Ты думаешь, он все-таки жив?
Я не ответил.
– Хреново что-то выглядишь, – сказал Коровин. – Смеяться не хочется? Может, ты смехотун подхватил?
