Трибуны разразились завистливыми аплодисментами. Пендрагон с достоинством кивал из VIP-ложи.
– Претенденты, на ристалище! – провозгласил ведущий. – Начнем же поэтический ристаж!
– Поэтический дристаж, – не удержался Коровин.
Калитка отворилась, и на арену организованным строем вышли поэты.
Свинья смерила претендентов оценивающим взглядом. Публика сдержанно захлопала.
Претендентов оказалось не так уж много, штук восемь. Видимо, кроме покойного ныне Персиваля Безжалостного и его здравствующего ученика и последователя, ценителей художественного слова во Владиперском Деспотате было немного.
– Перекличка! Каждый…
– Не надо переклички, – провозгласил со своей трибуны Пендрагон. – Пусть каждый представит себя сам.
– Отличная идея! – подхватил ведущий. – Очень демократично! Итак, каждый певец, то есть поэт, представляет себя сам! А пока пройдите на трибуны и выходите по одному! Начнем же, о други, наш фестиваль! Первый участник!
Первый претендент сделал шаг вперед.
– Претендент Снегирь, – объявил он громко, с достоинством.
Снегирь ничем примечательным не отличался, разве что чернильница на шее и оранжевый воротник на сюртуке. Все.
– Приступай, – велел ведущий.
Снегирь кивнул.
– Коктебель, – объявил он.
И зачитал:
Карадаг в тумане. Лед с горных вершин стекает в мое сердце.
Придет осень, и я сойду к теплому морю, пальцы ног моих окунутся в прах мертвых ракушек.
Большая корова пробьет рогом хрустальную сферу, солнце юга наполнит мою душу золотым сияньем.
И над полями прошла гроза, опьяненный бурей, я окуну пальцы рук в золотой песок и брошу взгляд в даль.
И оттуда, из-за убегающего горизонта, мне улыбнется он, Борхес.
На ристалище стало тихо.
Круто, подумал я. Кипчак посмотрел на меня с недоумением, Коровин стукнулся головой о решетку.
– Кто такой Борхес? – шепотом спросил Кипчак.
– Видишь ли, Кипчак, – принялся объяснять я. – Вот когда к твоей маме приходят подружки, они о чем говорят?
– Ну, не знаю… О погоде.
– А когда к этому Снегирю приходят друзья, они говорят о Борхесе. Понятно?
– Понятно, – вздохнул Кипчак.
Снегирь поклонился.
По трибунам перекатились жидкие хлопки. Пендрагон задумчиво покивал. Свинья издала полный сомнения кишечнополостной звук.
– Нескладно что-то, – сказал ведущий. – Рифма где? Рифму-то почему не дал?
– Это верлибр
[23]
, – с гордостью ответствовал Снегирь. – Тут рифма не полагается.
– Ладно, иди отсюда, Тулуз-Лотрек
[24]
, – ведущий сделал презрительно-прогоняющий жест. – Не полагается… Так и я могу сбацать. Следующий!
Снегирь удалился, а его место занял другой претендент, с бородой и без чернильницы, в пиджаке, однако.
– Претендент Тытырин, – объявил претендент. – Прочту настоящие стихи.
Тытырин закрыл на секунду глаза, затем сразу выдал:
Сторона ты моя, покос.
Сторона ты моя, дорога.
Перекошенный дом, откос,
Горсть земли да воды немного…
В последующих строфах рассказывалось про копны, лихую молодецкую удаль и глубокую грусть, про запах свежесрубленных берез и про разливающийся по вечерам малиновый перезвон и песни соловья.
Грусть… Но грусть не отменяет беспощадности. Скоро я узнаю.
На ристалище развернулся экшн – перед самыми песнями соловья Тытырин выхватил из-за пазухи шапку и быстро надел ее на голову.
И окончится здесь мой путь.
Тут, сегодня, под небом синим
Я прильну на широкую грудь
Той земли, что зовется…
Тытырин охнул и лихо хлопнул шапку оземь. Трибуны захлопали оживленней. Свинья хрюкнула. Пендрагон одобрительно кивал.
– Молодец! – Ведущий хлопнул Тытырина по плечу. – Персиваль был бы тобой доволен. Только не в тему немного. При чем тут Россия, мы в Деспотате.
– Я могу по-другому, – Тытырин схватил ведущего за руку. – Вот так.
И окончится здесь мой путь.
Тут, сегодня, под небом Карпат
Я прильну на широкую грудь
Той страны, что зовут Деспотат!
– Это хуже, – поморщился конферансье. – Карпаты какие-то… Шагай, Гарин-Михайловский
[25]
, шагай!
Претендент Тытырин поклонился и удалился на трибуны.
– Претендент Ямомото, сёгун Внутреннего Предела, – объявил конферансье. – Почетный лауреат Первого Открытого Поэтического Турнира. Приветствуем.
Трибуны приветливо приветствовали прошлогоднего лауреата, весьма походившего на самурая.
Как бы подтверждая свою самурайскую сущность, Ямомото выхватил меч, произвел несколько выпадов. Свинья с опаской посторонилась на окраину арены. Зрители одобрительно загудели. Ямомото резко спрятал меч в ножны и хриплым гортанным голосом произнес:
Сакура зацвела зимой
И сразу опала,
Увидев глаза дракона.
А этот Ямомото оказался блюдолизом. Глаза дракона – это круто, глаза дракона – это звучит.
– Неправильный размер, – покачал головой Коровин. – Хайку не так сочиняется…
– А мне понравилось, – сказал Кипчак. – Только что такое сакура?
– Это черешня, – объяснил я.
– А что такое черешня?
Что такое черешня, я объяснить не успел. Трибуны взорвались аплодисментами. Хлопал даже Пендрагон. Потихоньку так, значительно.
Свинья вздрогнула.
Я надеялся, что после такого триумфа Ямомото, как всякий честный самурай, покончит с собой, но Ямомото меня разочаровал. Кодекс Буси-до был ему явно чужд. Ямомото сделал сердитое лицо и вышел в калитку.
– Претендент Ракитченко, – объявил ведущий.
На арену выбрался здоровенный слонообразный парень. Какой-то нечесаный и немытый, в больших, похожих на корыта сапогах.
– Ракита, давай побыстрее, – попросил ведущий.
– Хорошо, – сказал Ракитченко. – Мое стихотворение называется «Без ушей».
Ракитченко достал из-за пазухи листок бумаги и начал тихо и без выражения читать:
