– Вот это уже дело, мистер Тупс! – прогрохотал аркканцлер. – Продолжайте их щелкать!
Волшебники носились по залу, получали новые инструкции и, едва успевая перевести дух, снова исчезали внутри круга.
Чудакулли кивнул в сторону носилок, на которых спешили доставить в лазарет вопящего Умникпенса.
– Никогда не видел, чтобы нога становилась настолько фиолетовой, – сказал аркканцлер. – Я ведь предупреждал, чтобы он смотрел, куда ступает. Ты же сам слышал, помнишь?
– Он говорит, его сбросили прямо на рыбу, – ответил Думминг. – Боюсь, Гекс работает на пределе своей мощности, сэр. Мы же изгибаем целую временную шкалу. Здесь невозможно избежать происшествий. Несколько волшебников, вернувшись, угодили прямо в фонтан. Нам остается просто смириться с тем, что это лучше, чем оказаться вмурованным в стену.
Чудакулли осмотрел толпу и произнес:
– А вот один из фонтана, судя по виду…
Ринсвинд прохромал к ним. Лицо его было мрачнее тучи, а с одежды все еще капала вода. Он что-то нес в руках. Посреди зала у него из мантии вывалилась рыба, подчиняясь незыблемым законам юмора.
Доковыляв до Думминга, он бросил на пол пушечное ядро.
– Знаешь, как тяжело кричать в воде? – с вызовом произнес он.
– Я вижу, ты справился, Ринсвинд, – сказал Чудакулли.
Ринсвинд поднял глаза. Вверху по струящимся линиям появлялись и исчезали значки в виде остроконечных шляп.
– Никто не говорил мне, что оно будет отбиваться! А оно отбивалось! Пушка сама пыталась зарядить себя!
– Ага! – сказал аркканцлер. – Вот и враг обнаружился! Мы почти к нему подобрались! Если они нарушат…
– Это был Аудитор, – уверенно заявил Ринсвинд. – Он пытался быть невидимым, но я заметил его очертания в тумане.
Чудакулли слегка поник. Радостный энтузиазм сошел с его лица.
– Вот проклятье, – произнес он, полагая, после забавного недоразумения, произошедшего с ним в юности, что это худшее слово из всех когда-либо придуманных.
– Мы не обнаружили никаких признаков Аудиторов, – сказал Думминг Тупс.
– Здесь? А мы искали? Мы бы их все равно не нашли, разве нет? – сказал Чудакулли. – Мы бы приняли их за силы природы.
– Но как они вообще могут здесь существовать? Ведь тут все действует само по себе!
– То есть как мы? – сказал Ринсвинд. – А они лезут куда ни попадя. Сами же знаете. И они очень, очень сильно не любят людей…
Аудиторы – это воплощение того, чего никто не способен вообразить. Ветер и дождь – такие же одушевленные сущности, что и боги. Но силу тяжести, например, воплощает Аудитор или, скорее, Аудиторы. Во вселенных, живущих благодаря рассказию – а не тех, что существуют сами по себе, – они служат средством, благодаря которому все основные события в этом мире и случаются.
Аудиторы не только лишены воображения – они даже не способны представить, что это такое.
Они собираются как минимум по трое – или, по крайней мере, не расстаются надолго. В одиночку или вдвоем они быстро приобретают личностные качества, которые отличают их от остальных – и тем самым оказывают на них губительное действие. Иметь мнение, которое разнится с мнением коллег, для Аудитора равносильно… отключению. Но если отдельные Аудиторы не могут иметь собственного мнения (это сделало бы их особенными), Аудиторы как единое целое на это способны. И с неумолимой уверенностью считают, что мультивселенная была бы гораздо лучше, не будь в ней жизни. Ведь она вечно мешает, наводит беспорядок, ведет себя непредсказуемо и снижает энтропию.
Для них жизнь – это нежелательный побочный продукт. Без нее мультивселенная была бы более устойчивой. К сожалению, здесь есть правила. Сила тяжести не может увеличиваться в миллион раз и расщеплять формы жизни, как бы сильно ей этого ни хотелось. Если причинить вред жизненным формам, которые ходят, летают, плавают или сочатся, это привлечет внимание высшей власти, которой Аудиторы очень боятся.
Они слабы, не особенно умны и всегда пребывают в страхе. Зато могут быть очень проницательными, и самое замечательное, что им удалось узнать о разумной жизни, – это то, что, если немного постараться, ее можно склонить к самоуничтожению.
Глава 16
Явное предначертание
Волшебники выясняют, что история не так проста, даже если у вас есть машина времени. Аудиторы тоже не способствуют свершению их планов, но история имеет собственных метафорических Аудиторов, часто именуемых «исторической инерцией». Инерция – это неудержимая склонность движущегося объекта продолжать движение по выбранной траектории, когда его пытаются направить по другому пути; это следствие законов движения Ньютона. Историческая инерция имеет схожий эффект, но происходит по иной причине: изменение одного исторического события, каким бы важным оно ни представлялось, необязательно должно оказывать существенное воздействие на социальный контекст, направляющий ход истории.
Представьте, будто у нас есть машина времени, и мы отправляемся в прошлое. Не слишком далеко – только ко дню убийства Авраама Линкольна. В нашей истории президент дожил лишь до следующего утра, и малое отклонение пули, выпущенной убийцей, могло бы сыграть решающее значение. Итак, мы слегка меняем ее траекторию, она ранит Линкольна, но президент выживает без значительных повреждений. Он отменяет пару встреч, чтобы восстановить силы, а затем возвращается к… А к чему он возвращается?
Об этом варианте истории нам ничего не известно.
Или известно? Конечно, известно. Начнем с того, что он не превратится в бегемота или в «Форд Модель Т». И не растворится в воздухе. Он и дальше будет президентом Авраамом Линкольном, окруженным всеми политическими соображениями и невозможностями, существовавшими в нашем варианте истории и продолжившими существовать в том, где он выжил.
Контрфактический
[56] сценарий жизни Линкольна поднимает массу вопросов. Как вы думаете, каково это быть американским президентом – похоже ли это на вождение машины, которая может доставить вас, куда вы сами захотите? Или это как сидеть в поезде и наблюдать в окно, пока вас везут другие?
Несомненно, это нечто среднее.
Мы по своему обыкновению не особо задумываемся о контрфактическом – как раз потому, что это противоречит фактам. Но математики только так и рассуждают: «Если то, что я думаю, окажется ложью, то как можно доказать мою неправоту?» Любые соображения о фазовых пространствах непроизвольно запутываются в мирах «если». Нельзя как следует понять историю, не представив, как бы она сложилась, если бы какого-нибудь важного исторического события не произошло. Во всяком случае, это хороший способ оценить значимость данного события.
