Если это показалось вам ламаркианским, то это потому, что так оно и есть. Жан Батист Ламарк полагал, что живые создания могли унаследовать черты, приобретенные их предками – если, скажем, руки кузнеца благодаря многолетним занятиям своим ремеслом стали большими и мускулистыми, то и его дети должны унаследовать такие же руки, даже не занимаясь этой тяжелой работой. Эразм представлял механизм наследственности во многом схожим образом, что и Ламарк. Это не помешало ему прийти к ряду важных выводов, пусть и не все они являлись новыми. Так, он понял, что люди – это высшие потомки животных, а не отдельная форма творения. Его внук тоже так считал и даже дал своей более поздней книге об эволюции название «Происхождение человека». Очень уместное и правильное название с научной точки зрения. Но Чудакулли прав: «Восхождение…» выглядело бы более привлекательным.
Чарльз, несомненно, читал «Зоономию» на каникулах после первого года в Эдинбургском университете. И даже написал об этом на первой странице своего «Дневника Б», который позже вылился в «Происхождение видов». Таким образом, взгляды его деда оказали на него влияние, но, вероятно, лишь как подтверждение возможности изменчивости видов
[64]. Между их взглядами с самого начала существовало важное различие: Чарльзу был интересен именно механизм. Он не собирался указывать на то, что организмы могут изменяться, – он хотел знать, как они это делают. Это и отличало его почти от всех остальных.
Самый серьезный из его конкурентов уже упоминался выше – им был Уоллес. Дарвин признал, что их открытие было совместным, во втором абзаце введения к «Происхождению видов». Но Дарвин написал книгу, оказавшую большое влияние и вызвавшую много споров, в то время как Уоллес ограничился коротенькой статьей в техническом журнале. Дарвин ушел в своей теории гораздо дальше, собрал больше доказательств и уделил больше внимания предполагаемым возражениям.
В начале «Происхождения…» он поместил «Исторический очерк», где описал различные взгляды на происхождение видов и, в частности, их изменчивость. В одной из сносок упоминается примечательное утверждение Аристотеля, спросившего, почему разные части тела так хорошо подходят – что, скажем, верхняя и нижняя челюсть аккуратно смыкаются, а не стесняют друг друга. Древнегреческий философ предвосхитил идею естественного отбора:
Таким образом, всюду, где предметы, взятые в совокупности (так, например, части одного целого), представляются нам как бы сделанными ради чего-нибудь, они лишь сохранились, так как благодаря какой-то внутренней самопроизвольной склонности оказались соответственно построенными; все же предметы, которые не оказались таким образом построенными, погибли и продолжают погибать.
Иными словами, если благодаря случайности или какому-либо неопределенному процессу части тела приобретали некоторые полезные функции, они должны были проявиться и у более поздних поколений; в противном же случае существо, обладавшее ими, не выжило бы.
Аристотель быстро бы расправился с Пейли.
Следующим Дарвин взялся за Ламарка, чьи идеи датируются 1801 годом. Тот утверждал, что одни виды могли происходить из других, в основном основываясь на том, что при детальном изучении было замечено множество мелких градаций и отличий в пределах одного вида – а значит, границы между отдельными видами гораздо более расплывчаты, чем нам казалось. Но Дарвин отметил здесь два упущения. Первое – это убежденность в том, что приобретенные черты можно наследовать; в пример он привел длинную шею жирафа. А второе – это вера Ламарка в «прогресс» – то есть восхождение, направленное только в одну сторону – к все более и более высоким формам организации.
Затем следует длинный список менее примечательных личностей. Среди них – малоизвестный, но достойный упоминания Патрик Мэттью. В 1831 году он опубликовал книгу о корабельной древесине, в приложении к которой был описан принцип естественного отбора. Натуралисты не замечали ее до тех пор, пока Мэттью в статье в «Хрониках садовника» в 1860 году сам не обратил их внимания на то, что предвосхитил центральную идею Дарвина.
Далее Дарвин представил более известную предшественницу – книгу «Следы естественной истории творения». Она была опубликована анонимно в 1844 году издателем Робертом Чамберсом – хотя очевидно, что он также являлся ее автором. Медицинские школы Эдинбурга захлестнуло осознание того, что совершенно разные животные имели поразительно похожее строение тела, что предполагало их общее происхождение и, следовательно, изменчивость видов. К примеру, человеческая рука, собачья лапа, птичье крыло и китовый плавник имеют похожее расположение костей. Если все они создавались отдельно, то Богу явно не хватало свежих идей.
Чамберс, будучи человеком светским – он даже играл в гольф, – решил сделать научное видение земной жизни доступным широкому кругу людей. Как прирожденный журналист, он описал историю не только жизни, но и целой вселенной. И наполнил книгу едкими тычками в адрес «тех церковных псов». Книга мгновенно стала сенсацией, и каждое последующее ее издание постепенно вычищалось от различных ошибок, допущенных в первой редакции и легко поддающихся научно обоснованной критике. Очерненному в ней духовенству оставалось лишь благодарить Господа за то, что тот не позволил автору сразу опубликовать ее в вычищенном виде.
Дарвин почтительно относился к церкви, но вынужден был сослаться на «Следы…», хоть и старался держаться от этой книги на расстоянии. Так или иначе, он счел ее удручающе не завершенной. В своем «Историческом очерке» Дарвин привел цитату из десятого «значительно исправленного» издания, возразив против того, что анонимный автор «Следов» не может объяснить, каким образом организмы приспосабливались к своей окружающей среде или образу жизни. То же он обсуждает и во введении, предполагая, что тот, по-видимому, пытался сказать, что:
Спустя определенное число неизвестных поколений некоторые птицы породили дятлов, а некоторые растения – омелу, и они были произведены идеальными, такими, какими мы их видим теперь; но это допущение отнюдь не представляется мне объяснением, поскольку оно оставляет случаи взаимоприспособления органических существ друг к другу и их физических условий жизни незатронутыми и невыясненными
[65].
Далее следует ряд, состоящий из видных деятелей вперемешку с менее заметными фигурами. Первый из видных – Ричард Оуэн, который был убежден в изменчивости видов и полагал, что для зоолога слово «сотворение» означает «неизвестный ему процесс». Следующим был Уоллес. Дарвин довольно подробно описал свое сотрудничество с обоими. А также упомянул Герберта Спенсера, считавшего разведение одомашненных разновидностей животных доказательством того, что они могут изменяться и на воле, без вмешательства человека. Позднее Спенсер стал одним из главных популяризаторов теории Дарвина. Он же ввел известную фразу о «выживании наиболее приспособленных», которая в случае Дарвина, к сожалению, принесла больше вреда, чем пользы, распространив чересчур упрощенный вариант теории.
