— Мне необходимо знать все, что вы сможете найти на водителя этой машины, — сказал я полицейскому.
— Мне тоже, — заметил он в ответ. — Удостоверение покажите.
— Я опаздываю, еду на место преступления, — объяснил я.
— На одно уже успел, — сказал он. Пришлось продемонстрировать ему свой мандат, он стал его с интересом изучать, роняя воду из канала на мою ламинированную фотографию. Наконец полицейский одобрительно кивнул и сказал: — Так, Морган, дуй отсюда.
По реакции хамоватого водителя «хаммера» вы бы решили, что он предложил отправить на аутодафе папу римского.
— Вы что, этого сукина сына просто так отпустите? — завизжал он. — Этот урод наскочил на мою машину!
Тогда коп, да благословит его Бог, просто посмотрел на человека, еще немного покапал водой и сказан:
— Ваши водительские права и регистрация. — Отличная ситуация для ухода, которой я и воспользовался.
Моя бедная, видавшая виды машина издавала очень неутешительные звуки, но ехать было нужно, ничего не поделаешь — придется везти меня до университета. Я даже ощущал, что машина мне стала как-то по-особенному дорога. Вот мы, два ослепительных рукотворных образца, выбитых из равновесия обстоятельствами, над которыми не властны. Прекрасная тема для горьких размышлений, которым я и предавался в течение некоторого времени. Гнев, который кипел во мне всего несколько минут назад, унялся, испариной скатился на газон, как с копа вода. Наблюдая, как водитель «авалона» переплывает на противоположную сторону каната, выбирается из воды и уходит прочь, я думал, как это в духе всех остальных событий: стоит только подойти поближе, и чувствуешь, что из-под ног выдергивают ковер.
А теперь очередное тело, хотя мы еще не знаем, что делать с первыми двумя. Такое ощущение, что нас, как гончих, выставили на трек и ждут, когда же мы поймаем липового кролика, который бежит всегда чуть впереди и прибавляет скорость каждый раз, как только несчастный пес подумает: «Еще немного, и я схвачу постреленка».
Подъезжая к месту, я увидел два полицейских автомобиля и четырех представителей закона, которые уже оцепили территорию вокруг галереи «Лоу арт мьюзим», отгородившись от толпы зевак. Приземистый шкафообразный коп с лысым черепом подошел ко мне и указал в направлении дальней части здания.
Тело ждало меня в кустах позади галереи. Дебора говорила с каким-то человеком — по всей видимости, студентом, — а Винс Мацуока сидел на корточках возле левой ноги трупа и осторожно тыкал в лодыжку шариковой ручкой. С дороги тела было не видно, но убийца особенно не старался скрыть дело своих рук. Беднягу поджарили так же, как и предыдущих, и лежала она точь-в-точь как те: руки на груди, тело вытянуто в струнку, а вместо головы — керамическая бычья. Я забылся и снова по привычке стал дожидаться, что скажет мой приятель изнутри, но не услышал ничего, кроме легкого тропического ветерка в голове. Я по-прежнему один.
Дебора подкатила ко мне, врубив звук на полную.
— Долго добирался, — прорычала она. — Ты где пропадал?
— Кружева плел, — ответил я и кивнул в сторону трупа: — Серия?
— Похоже, — сказала Деб. — Ну что там, Мацуока?
— Вроде есть зацепка, — заметил Винс.
— Наконец, черт ее дери, — отозвалась Дебора.
— Здесь ножной браслет, — сказал Мацуока. — Из платины, так что не расплавился. — Он взглянул на Дебору и одарил ее своей ужасной фальшивой улыбкой. — На нем написано «Тэмми».
Дебора нахмурилась и посмотрела на боковую дверь галереи. Там стоял высокий человек в полосатом костюме и, нервно поглядывая на Дебору, разговаривал с полицейским.
— Это кто? — спросила она у Винса.
— Профессор Келлер, — ответил он, — преподаватель истории искусства. Он нашел тело.
С тем же хмурым выражением лица Дебора поднялась и кивком головы дала понять копу, что хочет поговорить с профессором.
— Профессор… — сказала Дебора, когда тот подошел.
— Келлер. Гас Келлер, — представился он. Это был человек примерно шестидесяти с небольшим лет, со шрамом на щеке, словно он дрался на дуэли. Ему шел его возраст. В обморок он падать при виде тела, судя по всему, не собирался.
— Значит, это вы обнаружили девушку, — сказала Деб.
— Именно, — ответил он. — Я зашел посмотреть новую выставку — месопотамское искусство, мне это любопытно — и в кустах увидел ее. — Он нахмурился. — Наверное, где-то час назад.
Дебора кивала с таким видом, будто она в теме и все знает, включая месопотамское искусство. Обычный полицейский трюк, который развязывает собеседникам языки, особенно если может оказаться, что они причастны, даже самую малость. Но с Келлером это не прошло. Он только стоял и ждал следующего вопроса, а Дебора только стояла и изобретала его. Я по праву горжусь своими натренированными коммуникативными способностями, и мне совершенно не хотелось, чтобы молчание переросло в напряжение, поэтому я покашлял, и Келлер повернулся ко мне.
— А что бы вы могли сказать по поводу керамических голов? — спросил я. — С точки зрения искусства?
Дебора посмотрела на меня как на сумасшедшего, а может — с завистью, потому что задала вопрос не она.
— С точки зрения искусства? Не много, — ответил Келлер, глядя на бычью голову у тела. — Судя по всему, эту изготовили по шаблону, а потом обожгли в печке примитивной конструкции. Может быть, даже в большой печи. Но на это интереснее взглянуть с исторической точки зрения.
— Что вы имеете в виду? — тут же вцепилась в него Дебора, и профессор пожал плечами.
— Не скажу, что все безупречно, — начал он. — Тем не менее некто явно старался воссоздать очень древнюю традиционную конструкцию.
— Насколько древнюю? — спросила Дебора.
Келлер поднял бровь и пожал плечами, словно давая понять, что она неверно поставила вопрос, но тем не менее ответил:
— Ей три или четыре тысячи лет.
— Действительно древность, — подтвердил я, и они оба так посмотрели на меня, что я решил добавить что-нибудь более умное: — И в какой части света такое практиковали?
Келлер кивнул. Ура, я умный.
— На Ближнем Востоке, — сказал он. — Похожий мотив мы находим в Вавилоне, а иногда и в окрестностях Иерусалима. Голова быка, по всей видимости, имеет отношение к культу одного из древних божеств. Очень мерзкого, к слову.
— Молоха, — дополнил я, и это слово поранило мне горло.
Дебора пристально посмотрела на меня, и я понял, что она утвердилась в своем мнении, будто я от нее скрываю какую-то информацию, однако профессор продолжил, и она снова обратила взгляд на него.
— Да, верно, — сказал он. — Молох любил человеческие жертвы. Особенно детские. Стандартный договор был таков: вы жертвуете своего ребенка, а он гарантирует взамен хороший урожай или победу над врагами.
