— Ага!
— Так и сказала? А он что?
— Не обиделся. Сказал, что его так иногда дразнили в школе.
Тут мне стало любопытно. Раньше ведь Глория о нем почти не рассказывала.
— А в какую школу он ходил?
— По-моему, в какую-то ужасно престижную. Закрытый пансион.
— А он что, и правда очень богатый?
— Уух! Ты что, пап, его побаиваешься, что ли?
— Ну да.
— Ха! Разве можно бояться Криса!
— А что такого? У него больше денег, чем у меня, он компьютерный гуру, очень успешный. А я всего лишь бедный художник.
— Да Крис же не страшный. Он сам все время волнуется!
— Насчет чего?
— Не знаю, детям вроде как знать не положено. А что, разве художники богатыми не бывают?
— Только некоторые, — сказал я.
— А ты почему стал художником?
— Я хорошо рисовал, мне это нравилось. И мне хватало наивности думать, что на это можно жить.
— А нельзя?
— Ну, можно, в общем-то… временами.
— Я видела, что ты рисуешь для дяди Чарли.
— Господи! Да ты что!
— Ага, это, по-моему, интереснее, чем мой портрет, который висит у дяди Брэдли с Маликой.
— Ерунда! — ответил я. — Он украшает их ресторан! Вот такую работу я люблю — честную, с душой, чистую.
— Ой, перестань, ты меня смущаешь.
— Ладно. А Крис тебя тоже смущает?
— Сплошные вопросы!
— Ну а все же?
— Иногда, пожалуй.
— Например когда?
— Ну, например, когда он хочет, чтоб мы ему позировали для фотографии. Хочет, чтобы все было так красиво и опрятно, «как в настоящей семье», он так говорит.
— И часто это бывает?
— В последнее время да. Еще на рождественском представлении, — ее карие глаза повернулись, как тяжелые мраморные шарики. — Он там стоял на самом виду и записывал нашу пьесу. Сказал, что любит рождественские традиции и что хочет послать пленку каким-то родственникам, чтобы показать, какая у него теперь прекрасная семья.
— Звучит неплохо, — сказал я. Экая добродетель. — А американского лося он тоже заснял?
— Лося?
— То есть северного оленя. Человека в костюме оленя.
Глория удивилась и рассмеялась.
— А, да, помню! Никто так и не понял, кто это был. А ты откуда знаешь?
— У меня были секретные сведения из первоисточника.
Ночью я сел под навесом с фонарем.
Дорогая Дайлис,
Прошло три года с тех пор, как закончились наши отношения, и мне кажется, я должен еще раз попросить тебя постараться найти способ уладить наши разногласия…
Я писал, взвешивая каждое слово, и закончил уже около двух часов ночи. Потом я ринулся к почтовому ящику и поспешно бросил письмо в щелку, чтобы не передумать.
Глава 28
Вероника поглядела на нас обоих.
— Давайте, — начала она, — решим, что мы будем обсуждать в первую очередь.
Я никогда еще так не нервничал, как здесь, в этой бесцветной комнате с закрытыми шторами, не пропускающими уличные сумерки. Посредник Вероника говорила ласковые слова, а напротив меня сидела Дайлис Дэй собственной персоной.
— Какие будут предложения? — спросила Вероника, приглашающе изогнув брови и переводя взгляд с меня на Дайлис.
— Я бы хотела поговорить о своем муже Крисе, — сказала Дайлис. — Особенно мне хотелось бы поговорить о позиции Джо по отношению к нему и об отношениях Криса с детьми.
Пока она говорила, я разглядывал орнамент на ковре и пытался нащупать тормоз этой бешеной карусели эмоций в голове. Дайлис усталая, подумал я. Еще я заметил, что она потолстела. Неужели возраст дает о себе знать? Во мне заскреблась грусть. Возможно, сознание того, что и я над временем не властен.
— А вы, Джозеф? — спросила Вероника.
— Я хочу поговорить о смене фамилий и о том, какой ущерб это принесло.
После некоторой паузы Дайлис сказала:
— Наверное, лучше мне ответить.
Я сосредоточился на ковре. Она смотрела на меня, это ощущалось по голосу. Я знал, что должен на нее посмотреть, и пытался себя заставить, пока она говорила.
— Я отдаю себе отчет, Джо, — сказала она, — что тебе, может быть, трудно это понять. Но у меня были причины для такого решения…
Наконец я смог поднять глаза, но в результате перестал ее слышать. Волосы Дайлис оставались длинными и роскошными, как всегда, но меня поразило, как изменилось ее лицо. Неужели меня просто обманывает память? Мы ведь долго не виделись. Но нет — нечто страшнее, чем время. Щеки припухли, кожа потускнела. Болезненный облик довершало отсутствие макияжа, даже знакомой губной помады. Опомнившись, я решил больше не пялиться и отвернулся. Дайлис все говорила. Я попытался снова вникнуть.
— …я не могу вдаваться в детали. Но у меня есть предложение, как выйти из тупика.
Я как-то потерял нить, и посредница это заметила.
— Этот вопрос мы быстро проскочили, — сказала она. — У вас нет возражений, Джозеф?
— Ээ… нет. Говори, ээ… — Я кивнул Дайлис, чтоб она продолжала. Оказывается, я не могу произнести ее имя.
— Мы можем снова присвоить детям фамилию Стоун для повседневных нужд, включая школу. Только можно добавить вторую фамилию Пиннок для официальных ситуаций? Например, записать в паспорта? В конце концов, это теперь моя фамилия.
Между нашими одинаковыми креслами стоял кофейный столик, на нем — пачка салфеток, два стакана и графин с водой. Наливая себе воды, я подумал, очень ли заметно, что я просто тяну время.
— Я хочу сказать, — говорила дальше Дайлис, — что иногда проще, чтобы их называли Пиннок. Например, когда мы все регистрируемся в отеле. Но в обычной жизни они могут снова называться Стоун.
Я постарался скрыть свое торжество. Пускай к ним привесят еще этого несчастного «Пиннока» — от меня не убудет. Дайлис благородно уступила мне в самом важном вопросе, причем у посредницы мы сидели минут десять, не больше.
— То есть, как Эстелла? — Я повернулся к Веронике и объяснил: — У нее двойная фамилия, Слейд-Стоун, но для практических целей она будет использовать только мою фамилию, чтобы быть ближе к братьям и сестре.
— Вы ведь это и имели в виду, Дайлис? — спросила Вероника.
— Да, — кивнула она, — именно это.
С секунду я пристально смотрел на Дайлис. С чего это она передумала? Нет ли тут ловушки?
