Большие часы на стене зала ожидания показывали двадцать минут седьмого, когда поезд, заскрипев тормозами, медленно остановился и клубы паровозного дыма рассеялись.
Я выглянула в окно, и была крайне поражена увиденным. В столь ранний час я не ожидала увидеть многих пассажиров, прибывших лондонским поездом. Но стоило кондуктору открыть двери вагонов второго и третьего классов, как оттуда, с одинаковым выражением азарта на лицах, вырвались дюжины мужчин. Они набрасывались с вопросами на всех, кого видели: на Шона, Джозефа, городского констебля, на людей, ожидавших посадки на поезд, и даже на юного носильщика.
– Что вы знаете об убийстве?
– Кого убили?
– Его зарезали? Кто-нибудь видел убийцу?
– Тот коротышка с одеялом. Это же Любитель Опиума! Он знает об убийствах больше, чем Скотленд-Ярд!
Газетчики набросились было на отца, но Шон и Джозеф, заслонив его собой, увели в зал ожидания. Однако почти тут же вернулись на платформу. Их внимание привлек одинокий человек, вышедший из купе первого класса.
Плечи мужчины сутулились, создавая впечатление, будто он несет тяжкий груз. Длинные седые бакенбарды подчеркивали его изможденный вид. Я знала, что ему пятьдесят восемь лет, но выглядел он старше, и по опыту общения с ним во время опасных событий в декабре, а затем и в феврале я понимала природу лежавшего на нем бремени. Это был сэр Ричард Мэйн, возглавлявший Службу столичной полиции уже двадцать шесть лет, с самого момента ее основания. Без этого человека не существовало бы детективного отдела Скотленд-Ярда, который он самолично создал тринадцать лет назад. Никто не сделал больше его для охраны правопорядка в Англии. Но все имеет свою цену. Он до сих пор еще не оправился после нападения на него и его семью шестью неделями ранее.
Два констебля из вагона второго класса присоединились к комиссару. Когда репортеры узнали Мэйна, он стал следующей мишенью для торопливых расспросов.
– Кто убийца?
– Кого же он убил?
– Сколько раз жертву ударили ножом?
Шон и Джозеф заслонили комиссара так же, как раньше моего отца, и проводили в зал ожидания. Лондонские констебли остались снаружи, удерживая газетчиков.
– Сэр, я не ждал, что моя телеграмма доберется до вас так быстро, – сказал Шон, прикрывая дверь. – И не ждал, что журналисты так быстро прознают об убийстве.
Телеграфный участок на станции запирали на всю ночь, но оказалось, что собственный телеграф железнодорожной компании работал круглосуточно, так что по нему всегда можно было передать сообщение в случае крайней необходимости.
– Я предположил, что вы захотите быть в курсе происходящего, – продолжил Шон. – Хотя убийство произошло вдали от столицы, оно все же затрагивает и Лондон.
Комиссар Мэйн мрачно кивнул:
– Первое убийство в поезде. Я предупредил министра внутренних дел и премьер-министра. Преступления такого рода влияют на всю страну. Когда сообщения об убийстве появятся в газетах, начнется паника. Мы должны заверить всех, что железнодорожные путешествия по-прежнему безопасны, и нет для этого лучшего способа, чем задержать убийцу как можно скорее.
– Мы получили примерное описание нападавшего: молодой, высокий и худой, – сказал Джозеф комиссару. – Не так много, но лучше, чем ничего. У нас есть запачканное кровью пальто убийцы. Местный торговец сумел определить, какое из дорогих пальто мог украсть преступник взамен утраченного. Мы проверяем всех, кто ждет посадки на поезд.
– А если он предположил, что вы так и поступите? – спросил комиссар Мэйн.
– Не так много способов покинуть это место, – ответил Шон, опередив Джозефа. – Мы предупредили возниц, чтобы те сообщали нам о всяком, кто захочет их нанять. Была еще двуколка, которая привезла нас из Лондона, но станционный охранник убедился, что она пуста, прежде чем кучер отправился назад.
– Иммануил Кант, – произнес отец.
Все повернулись в ту сторону, где он дрожал под своим одеялом. Они, наверное, думали, что отец до сих пор мерзнет, но я знала, что у этой дрожи иная причина. И словно в подтверждение моих мыслей, отец вынул маленькую бутылочку с лауданумом из-под одеяла.
– Отец, где ты это взял?
– Купил в меблированных комнатах через улицу.
Страдание на его лице разрывало сердце.
– Пожалуйста, отдай мне остальные деньги, что прислал издатель.
Отец рассеянно повиновался.
– Иммануил Кант, – повторил он. – Великий философ спрашивал: существует ли объективная реальность…
– Или же все это просто проекция нашего сознания, – быстро закончил за отца Шон. – Мы слышали эту цитату не единожды.
– Минуту назад, инспектор, вы сказали, что мы далеко от Лондона, но в моей молодости те же самые десять миль были гораздо длиннее, – сказал отец.
– Не может быть, – возразил комиссар Мэйн. – Десять миль не могли растянуться.
– Поразительная скорость поездов приучила нас к мысли, что единственный способ передвижения – самый быстрый, – ответил ему отец. – Десять миль за двенадцать минут мы называем короткой поездкой. Но в эпоху почтовых дилижансов короткой поездкой считали десять миль за час, а до почтовых дилижансов короткой поездкой были десять миль за два часа. Теперь кажется, что два часа для такого расстояния – чрезмерно долго. Но только если ваша реальность – это эпоха железных дорог.
– Вы хотите сказать… – Джозеф замешкался, следуя за отцовской логикой, – что убийца ушел пешком?
– Пешком? До самого Лондона? – в недоумении спросил комиссар Мэйн. – Джентльмен никогда и не подумает о подобном.
– А если и подумает, то вряд ли одолеет такое расстояние, – добавил Шон.
– Это означает, что убийца – не тот, за кого себя выдает, – сказал отец. Под толстым одеялом он казался еще меньше обычного. – Возможно, будет полезно навести справки на заставе у лондонской дороги. Спросите, не проходил ли там прилично одетый мужчина около часа ночи.
Кто-то постучал в дверь. Это оказался местный констебль, которому удалось прорваться через газетчиков в зал. Он закрыл нас своей спиной от целого шквала вопросов.
– Инспектор, мы нашли это в сгоревшей конюшне.
Констебль держал предмет, который я сначала не узнала. Потом поняла, что это были обуглившиеся и сморщенные останки кожаной папки для документов.
Клапан почти оторвался, когда Шон открыл ее.
– Есть что-нибудь внутри? – спросил Джозеф.
– Нет.
– Ничего? – Отец подошел ближе. – Даже пепла от сгоревших бумаг?
