– Томас, ты помнишь, что за яд использовал Чаттертон? – спросила Кэролайн.
– Мышьяк.
Упоминание о яде заставило меня замешкаться, прежде чем откусить кусок хлеба с маслом.
– А помнишь ли ты, что за жидкость он выпил, перед тем как принял мышьяк? – настаивала Кэролайн.
Отец не ответил.
– Это был лауданум, – сказала она. – Полвека назад, следуя тропой Чаттертона, ты почти поддался жестокости Лондона. Но ты вырвался. И сможешь вырваться снова.
– Если бы, – вздохнул отец.
– Съешь печенье, Томас.
Отец последовал ее совету. Он до того наслаждался компанией Кэролайн, что его мрачное настроение из-за лауданума длилось лишь мгновение.
Я поняла, что в лице Кэролайн у меня появился союзник.
– Томас, а не хотел бы ты отправиться на Греческую улицу?
– На Греческую улицу? – удивленно переспросил отец.
– Я не видела этот проклятый дом с тех пор, как была ребенком, но воспоминания о нем никогда не прекращали преследовать меня, – призналась Кэролайн. – Возможно, вернувшись туда, мне удастся избавиться от них. Кажется, ты сомневаешься. Так ты искренне веришь в то, о чем я читала в одной из твоих книг? Веришь, что ум лишен способности забывать?
– «Наши воспоминания подобны звездам, которые скрываются перед обычным светом дня и ждут, чтоб проявиться вновь, покуда затмевающий их день не сокроется сам»
[5]. – Отец посмотрел на бутылочку с лауданумом, которую сжимал между коленей. – Дом тебе все равно не поможет.
– Что ты хочешь этим сказать?
– От этого места ничего не осталось. Его уничтожило взрывом.
– Отведи меня туда, – попросила Кэролайн.
Греческая улица находилась в Сохо, достаточно близко к ресторану, в котором мы обедали, так что, несмотря на холодный ветер, мы не стали нанимать кеб. Узнав от Кэролайн, что в декабре она была в Италии, отец рассказал о произошедших тогда убийствах и об одержимости убийцы тем домом, что описан в «Исповеди».
Мы заметили его еще издали. От того, что прежде было домом под номером тридцать восемь, осталась лишь зияющая пустота в череде зданий. За прошедшие три месяца кирпичи и прочий мусор убрали, открыв взгляду небо и задний дворик, но подпалины на стенах соседних домов свидетельствовали о силе взрыва и последовавшем за ним пожаре. Деревянный барьер не давал прохожим упасть в подвал.
– Если бы хозяева других домов вовремя не оплатили ежемесячные взносы пожарной команде, вся улица могла бы быть уничтожена, – сказал отец. – Эмили, когда я впервые приехал сюда, мне пришлось несколько раз постучаться, прежде чем нервного вида мужчина наконец выглянул из-за занавески. И он не позволял мне войти, пока не осмотрелся по сторонам. Мне говорили, что этот человек мог бы сжалиться надо мной и пустить переночевать. Так и обернулось. Его фамилия была Брунелл. Кэролайн, ты написала ее же на карточке, что прислала мне. Я всегда считал, что он был твоим отцом.
– Если и так, то он никогда этого не признавал. Однажды я назвала его отцом, и он очень разозлился.
Кэролайн коснулась рукой, затянутой в перчатку, своей правой щеки, словно почувствовав удар по лицу.
– Брунелл был адвокатом, который работал на ростовщиков, – объяснил мне отец. – Иногда он пользовался псевдонимом Браун. В доме он появлялся лишь раз в несколько дней, чтобы разобраться с бумагами в задней комнатке. Он кого-то боялся, и складывалось впечатление, что он никогда не ночевал в одном и том же месте две ночи подряд.
Кэролайн указала дальше, в сторону облетевших деревьев, на Сохо-сквер:
– Мы с Томасом часто просили милостыню в парке.
– И вдоль Оксфорд-стрит, вместе с Энн. Ты помнишь Энн? – спросил отец.
– Как я могла ее забыть? Мы были словно семья. Ни один из нас не выжил бы без остальных.
– Как давно это было! – Голос отца сорвался. – Энн.
В самом ярком отрывке своей «Исповеди» отец описывал Энн, пятнадцатилетнюю девушку с улицы, которая была его первой любовью. Они вдвоем ходили рука об руку среди равнодушной толпы, иногда останавливались послушать шарманщика, воображая себе лучшую жизнь. Однажды, когда отец потерял сознание от голода на ступеньках дома в Сохо-сквер, Энн спасла его, помчавшись на Оксфорд-стрит и на свои жалкие гроши купив горячий глинтвейн – единственное, что мог принять желудок отца. Если бы обстоятельства сложились иначе, отец женился бы на Энн до того, как встретил мою мать.
– Кэролайн, что тогда с тобой случилось? – спросил отец с неожиданной горячностью. – Я рассказал тебе, что друг моей матери узнал меня в уличном попрошайке. Ему было известно о наших с ней спорах и что я скорее сбежал бы, чем позволил учителю и дальше меня мучить. Он дал мне денег, чтобы доехать до Итона, где жил еще один друг семьи, у которого было огромное влияние на мать. Я надеялся, что он убедит ее отпустить меня в другую школу.
– Я ничего не забыла, – сказала Кэролайн, из-за сильного ветра кутаясь в плащ.
– Я привез тебе ингредиенты для фосфорного крысиного яда в надежде, что при свете тебе будет не так одиноко в темном доме, и обещал увидеться с тобой через пять дней, – продолжил отец в огромном волнении. – Но когда я вернулся в этот дом, тебя и след простыл. Стоял ужасный запах. И это место выглядело еще более заброшенным, чем раньше. Даже бумаги Брунелла пропали из задней комнаты.
– Это воняли мертвые крысы, – объяснила Кэролайн. – Но мы ушли по другой причине. Что-то испугало Брунелла еще сильнее. Что-то, связанное с человеком, которого он всегда старался избегать. Он заставил меня отправиться с ним в Бристоль. Я умоляла, чтобы он позволил мне остаться и подождать тебя, но Брунелл был слишком напуган и ни в какую не соглашался. Мне удалось лишь взять с него обещание, что он напишет записку о том, куда мы отправились, чтобы ты мог последовать за мной. Но ты так никогда и не пришел.
– Записка? – Отец сокрушенно покачал головой. – Где он ее оставил?
– На полу, где мы обычно спали.
– Я ее там не видел.
– Может быть, Брунелл так и не оставил записки. – Голос Кэролайн прозвучал так, будто ее предали. – Будь он проклят.
Ветер завывал в проломе между домами. Низкие серые тучи проносились над нами. Из-за плохой погоды на улице почти никого не было.
– Отец, ты простудишься. Пожалуйста, вернемся в дом лорда Палмерстона, – попросила я.
Но он продолжал разговор с Кэролайн:
