– Тогда отцепите вагон и оставьте его здесь до приезда инспектора Райана, – упрямо ответила она.
– Ничего не выйдет. На станции нет запасного пути, куда можно отогнать вагон. Для этого нужно доехать до Манчестера. Вагон вернется сюда только завтра к полудню.
Снова раздался протяжный свисток паровоза.
Олдридж поднялся в купе, где ехали низкорослый пассажир с дочерью.
– Вам тоже нужно занять свои места.
– По пути сюда мы проезжали тоннель. Он далеко отсюда? – спросила вдруг девушка.
– Тоннель? В четверти мили. А зачем он вам?
– Нападение произошло, когда мы въехали в тоннель. – Она повернулась к своему спутнику. – Ты знаешь, что нужно делать, отец.
– Да.
– Мне очень жаль твои книги.
– Мне тоже.
– Дайте мне, пожалуйста, ваш фонарь, – попросила девушка Олдриджа.
– Но…
Она взяла у кондуктора фонарь и пошла вдоль путей.
– Подождите! – окликнул ее Олдридж. – Что вы задумали?
– Возможно, тот, на кого напали, еще жив, – отозвалась она. – Может быть, я смогу помочь ему, остановить кровотечение!
– Но ведь это опасно!
– Пришлите кого-нибудь из охранников нам на помощь, и как можно скорее, – не отступала она.
Девушка побежала вдоль рельсов, а ее пожилой отец каким-то образом ухитрялся не отставать. Огонек фонаря дрожал в темноте, становясь все меньше и меньше. Паровоз еще раз настойчиво свистнул, и Олдридж поспешил вернуться к своим обязанностям.
Холодный воздух жалил щеки Де Квинси.
– Отец, мне в самом деле жаль, что ты потеряешь свои книги, – сказала Эмили, шагая по темным шпалам. – Я понимаю, какую жертву ты сейчас приносишь.
– Жертва принесена давным-давно, Эмили. Наконец-то я осознал, что просто обманывал самого себя.
За спиной у них запыхтел паровоз, лязгнули сцепки вагонов, проскрежетали колеса. Де Квинси на ходу оглянулся. Красный фонарь на стене тормозного вагона медленно уплывал в ночь. Прошло несколько мгновений, и позади не осталось ничего, кроме отдаленного света станционных фонарей и темноты вокруг.
– Даже если бы я успел в Грасмер вовремя, как бы я помешал домовладельцу выставить на аукцион мои книги? Вынужден признать, что они были обречены с того самого момента, когда я закрыл за собой дверь дома.
Гравий хрустел в такт их торопливым шагам.
– Я вижу тоннель, – сообщила Эмили и подняла фонарь выше.
Зловещий вид темного прохода заставил ее остановиться.
– Эй! Вы слышите меня? – прокричал в тоннель Де Квинси.
Его слова растворились в ночи.
– Мы пришли помочь вам! – добавила девушка.
В темноте отозвалось одно только эхо.
– Вероятно, он так ослабел, что не может ответить нам, – решила Эмили. – Дай Бог, чтобы мы не опоздали.
Она взяла отца за руку, и они вместе шагнули в темноту.
Воздух мгновенно сделался еще холоднее, дышать стало тяжело. Они слышали только эхо собственных шагов и звук падающих с потолка капель.
Эмили направила фонарь в проход между рельсами, но свет был слишком слабым, чтобы разогнать тьму, скопившуюся возле изогнутых стен.
– Бездна из моих опийных кошмаров, – пробормотал Де Квинси.
– Отец, может быть, тебе стоило остаться на станции? Ты чувствуешь в себе силы, чтобы идти дальше?
– Я чувствую себя…
– Да? – обеспокоенно спросила девушка.
– …живым.
Воодушевление оттого, что у него опять появилась цель, приглушало усталость шестидесятидевятилетнего Де Квинси, отгоняя прочь годы бесплодных сожалений о ловушке, в которую он угодил. Привычка ходить по пятнадцать миль ежедневно, чтобы справиться с тягой к опиуму, так раздражавшие лорда Палмерстона полуночные прогулки старика укрепили его ноги, так что ему удалось не отстать от своей дочери.
– Там, впереди, на насыпи что-то есть, – указал рукой Де Квинси.
Фонарь высветил темный бугорок между железнодорожными путями.
Эмили рванулась вперед, но тут же остановилась.
Даже если бы мужчина не лежал неподвижно, так, как могут лежать только покойники, все равно было ясно, что помощь ему уже не нужна. Убийца перерезал ему горло, превратил лицо в кровавое месиво и едва не отрубил ногу.
– Ох, – только и могла вымолвить Эмили.
Она поставила фонарь на насыпь и опустилась на колени рядом с огромной лужей крови, окружавшей труп. Преодолев секундную нерешительность, она протянула руку к запястью мертвого мужчины, чтобы нащупать пульс. Затем сокрушенно покачала головой.
– В декабре я подумала, что уже видела самое худшее в своей жизни. После февральский событий я окончательно уверилась в этом. Но сейчас… – Она вздохнула. – Помоги, Господи, этому человеку, потому что я уже ничем помочь не могу.
Де Квинси старался отогнать от себя медный запах крови.
– Надеюсь, ты не станешь утверждать, что это убийство тоже было изящным искусством? – поинтересовалась Эмили.
– Пусть судит Аристотель, а не я. Страх и сострадание – вот что требовал от искусства великий философ.
Де Квинси помог дочери подняться.
– То, что сделали с этим человеком, безусловно, вызывает ужас. – Он повернул Эмили так, чтобы она не видела труп. – Но как насчет сострадания?
– Отец, я догадываюсь, что ты сейчас делаешь.
– Просто пытаюсь создать в твоей голове реальность более возвышенную, чем та, что лежит у тебя за спиной.
– Спасибо.
– Этот человек, запертый, словно в клетке, в несущемся, словно пуля, поезде, чувствовал свою беспомощность, как и все мы, путешествуя подобным образом, и вот гнусное воображение подтолкнуло убийцу к преступлению в запертом купе. Не начнет ли в скором времени весь мир двигаться с такой скоростью, что в нем не останется места, где мы не будем ощущать страха? Да, мне жаль этого человека, – тихим голосом произнес Де Квинси. – Мне жаль всех нас.
Они обернулись к далекому входу в тоннель. Пробивающийся оттуда лунный свет создавал разительный контраст с густой темнотой вокруг.
– Ты вздрогнул, отец. Тебе холодно?
– Ты тоже вздрогнула, – ответил он дочери.
– Но мы не можем уйти отсюда, – сказала Эмили, и тоннель ответил ей гулким эхом. – До тех пор, пока станционные служащие не придут сюда и не найдут труп точно так же, как нашли его мы. Шон наверняка захочет, чтобы все оставалось нетронутым до его прихода.
– Ты видишь огни станции?
– Нет, отец, они слишком далеко.
