Мы ждали того, что, по мнению отца, непременно случится, – по крайней мере один человек из дома Кэролайн должен уехать с наступлением темноты. К половине двенадцатого мы начали сомневаться в его словах. Но один из констеблей, пробежав небольшое расстояние от Парк-лейн до Пикадилли, в самом деле вдруг объявился перед дверью дома лорда Палмерстона и сообщил, что не один, а целых три человека уехали в экипаже.
Полицейский фургон ждал на подъездной дорожке. Мы поспешили на север, вдоль Парк-лейн к другому наблюдателю, который крикнул:
– Карета повернула направо, на Оксфорд-стрит!
Среди чада от миллионов лондонских печных труб мы мчались так быстро, как только могли. Карета в столь поздний час привлекла внимание патрульных, которые направили нас дальше по Оксфорд-стрит. Затем другие констебли сообщили, что экипаж поехал вдоль Тоттенхэм-Корт-роуд на восток по Фрэнсис-стрит.
В то время как у нас были причины торопиться, пассажирам в экипаже спешить, видимо, было некуда. На Фрэнсис-стрит мы догнали их и расслышали перестук колес. Но у нашей добычи было меньше шансов обнаружить нас, поскольку отец посоветовал применить разбойничью уловку, которую описывал в одном из своих эссе об убийстве: копыта наших лошадей обмотали мягкими джутовыми мешками, чтобы приглушить их стук.
Когда звуки кареты затихли, наш возница тоже остановился. Мы выбрались в холодный туман и, лишь только карета впереди вновь загрохотала по мостовой, спокойно прошлись вдоль улицы, пока наконец не обнаружили единственные освещенные окна, скрытые за портьерами, в частном доме, каждый угол которого украшала приземистая башенка.
Мы разделились и встали под окнами, прислушиваясь к разговору.
Когда раздался жуткий крик, мы вслед за Шоном и Джозефом ворвались в дом и столкнулись с безумием, которое я никогда не смогу изгнать из памяти. Общая картина ошеломляла: размозженное лицо неподвижного человека на полу, забрызганное алым траурное платье Стеллы, кровь, капающая с осколка разбитой вазы, который она сжимала в руке, рана на руке Эдварда и выражение ужаса на лице Кэролайн.
Шон шагнул к Стелле и потянулся за ее оружием.
– Не подходите! Не прикасайтесь ко мне!
Он сказал что-то так тихо, что я не смогла его услышать.
– Говорите громче! – велела Стелла.
– Успокойтесь, – прошептал Шон.
Я поняла его замысел: заставить ее прислушиваться, наклониться поближе, и тогда он сможет вырвать зазубренный осколок вазы у нее из рук.
Но когда он сделал еще один шаг, она замахнулась. Если бы Шон вовремя не отпрянул, его руки оказались бы изрезаны точно так же, как у Эдварда.
Не отводя взгляда от сверкающих глаз Стеллы, я прокралась к Эдварду и сорвала с него шейный платок.
– Замотайте свои раны. И плотно прижмите, – велела я ему, не переставая сосредоточенно наблюдать за чудовищно искаженным лицом Стеллы.
– Это все ее вина, – сказала она, указывая с ненавистью на Кэролайн.
– Успокойтесь, – мягко повторил Шон.
Джозеф медленно сдвинулся в сторону, очевидно надеясь схватить Стеллу за руку, пока Шон отвлекает ее.
– Она заставила меня это сделать, – заявила Стелла.
– Что вас заставила сделать ваша мать? – спросил, приблизившись, мой отец.
– Не подходите! – крикнула Стелла Джозефу.
– Мне нужно узнать, жив ли человек на полу, – ответил тот. – Дайте мне пройти мимо вас, чтобы я попытался ему помочь.
– Он уже в аду. Никто ему не поможет.
– Стелла, что ваша мать заставила вас сделать? – повторил отец.
– Нет, – взмолилась Кэролайн. – Пожалуйста.
– Она велела, чтобы я позволила этому человеку лапать меня. Точно так же, как сама позволяла мужчинам лапать ее своими грязными руками, – объяснила Стелла.
– Довольно! – прикрикнула я на всех. – Эта бедная женщина – единственная, кому нужна помощь.
Стелла посмотрела на меня с отчаянием.
Я шагнула ей навстречу.
– Вы позволите женщине прикоснуться к вам? – спросила я.
Выражение ее лица изменилось на крайне озадаченное.
– Мужчины этого не поймут, – сказала я. – Позвольте мне помочь.
– Никогда не поймут, – пробормотала Стелла.
Я сделала еще один шаг. Она ткнула в мою сторону осколком фарфора, но не дотянулась, а я не отступила.
– Напротив окна стоит диван. Вы устали. Давайте присядем.
Я сделала следующий шаг и, оказавшись рядом с ней, осторожно коснулась той ее руки, в которой не было осколка.
– Идемте со мной, – произнесла я, ведя ее в переднюю часть гостиной. – Вы порезались.
Я бережно усадила ее на диван, а сама устроилась рядом.
– Порезалась?
– Посмотрите на свою руку. Отдайте мне этот осколок вазы. Никто вас не обидит.
Так мягко, как только могла, я забрала осколок. Ее руки были исцарапаны. Я стянула расшитый чехол с подлокотника кресла и наложила его на рану. Затем развернула руку Стеллы другой стороной и туго затянула ткань.
Пока я это делала, Шон и Джозеф прошли в заднюю часть гостиной и опустились на колени возле мужчины, проверяя, жив ли он.
Выражение их лиц ясно дало понять, что бедняге уже ничто не поможет.
– Через окно я слышал, как он признавался в убийстве Дэниела Харкурта и других людей, – сообщил Джозеф. – Но кто это такой?
Лицо мужчины настолько сильно пострадало, что, будь он даже одним из наших близких друзей, мы не сумели бы его опознать.
– Он работал в клинике, – устало начала Кэролайн. – И заметил Стеллу, когда она привозила туда мужа несколько раз в неделю для лечения. Со временем у него развилось нездоровое влечение к ней.
– Она лжет! – воскликнула Стелла с неожиданной яростью. – Она наняла его, чтобы он лапал меня! Она наняла его, чтобы… – Стелла принялась заламывать окровавленные руки. – Не прикасайтесь ко мне! Нет ничего хуже, чем быть женщиной. Лапают, лапают.
– Моей дочери довелось пережить жестокое нападение, – сказала Кэролайн. – Она была вынуждена сражаться за свою жизнь. Очевидно, она настолько потрясена, что не понимает, о чем говорит.
– Что вы все здесь делаете в полночь? – спросил Джозеф.
– Хуже всего быть женщиной, – продолжала Стелла. – Лапают, лапают. Никогда бы не позволила…
– Что не позволили? – спросила я в замешательстве.
