– Да, он очень проголодался, – с улыбкой ответила Мэрибет.
– Это хорошо. Мы ведь хотим, чтобы он вырос большим и сильным.
– Совершенно верно, госпожа.
– Вам нравится ухаживать за ребенком? Может так случиться, что его матери придется уехать.
– Уехать, госпожа?
– Да, и надолго, очень надолго. Так вам нравится ухаживать за ребенком?
– Я присматривала за своим младшим братиком, когда мне было десять лет, а потом за сестренкой, когда мне было четырнадцать, – снова улыбнулась Мэрибет.
– Значит, в девятнадцать лет у вас не должно возникнуть трудностей.
– Никаких, миссис Ричмонд. А почему мать Джереми должна уехать?
– Скоро вы обо всем узнаете. А теперь отдохните. Я хочу, чтобы вы хорошенько выспались. С этой минуты главной и единственной вашей обязанностью будет забота о маленьком Джереми.
– Это большая честь для меня. Благодарю вас за доверие.
Шкряб-шкряб.
Кэролайн обернулась.
– Что-то случилось, миссис Ричмонд?
– Вы не слышите?
– Что я должна услышать?
Шкряб-шкряб.
– Они скребутся под полом.
– Кто такие «они», миссис Ричмонд?
– Крысы. Разве вы их не слышите?
Шкряб-шкряб.
– Нет, госпожа, я ничего не слышу.
Шкряб-шкряб.
Кэролайн ударила тростью по ковру на полу.
– Пошли прочь, проклятые! Пошли прочь!
Она ударила еще раз, уже сильнее.
В спальне захныкал маленький Джереми.
– Прошу вас, миссис Ричмонд! Не пугайте его.
– Что?
– Вы испугали маленького Джереми.
– Испугала…
Кэролайн посмотрела на свою трость, затем оглянулась на приоткрытую дверь в спальню, где плакал Джереми.
Звуки затихли.
– Хорошо, не будем шуметь и пугать его, – согласилась Кэролайн, опуская трость.
По лестнице с верхнего этажа спустились двое слуг со свечами в руках.
– Все в порядке, миссис Ричмонд? – спросил один из них.
– Принесите больше блюдец со светящейся смесью, – распорядилась она.
– Да, госпожа. Сию минуту.
Кэролайн обернулась к Мэрибет:
– Пожалуйста, возвращайтесь в комнату Джереми.
Она направилась к лестнице.
– Вы хромаете, миссис Ричмонд. С вами точно все в порядке?
– Устала. Я просто устала.
Кэролайн снова засунула трость за пояс платья. Держа лампу в одной руке, она ухватилась другой за перила и тяжело заковыляла вниз по ступенькам.
На нижнем этаже Кэролайн вошла в библиотеку, поставила лампу на стол и остановилась возле шкафа, на полках которого стояли книги одного и того же автора. Она открыла дверцу, сняла с полки том, и он сам собой открылся на той странице, что Кэролайн перечитывала бесчисленное множество раз и теперь захотела прочитать снова.
Она опустилась на стул, вздохнула и мысленно вернулась к тому моменту, когда семнадцатилетний Томас впервые появился в доме на Греческой улице.
Она снова слышала голос молодого Любителя Опиума: «…в огромном и пустом доме. Называя его пустым, я имею в виду, что там не было никакой мебели. Однако я неожиданно нашел в нем еще одного обитателя – бедную, всеми брошенную девочку лет десяти. Я выяснил, что она уже давно живет здесь в совершенном одиночестве, и бедняжка несказанно обрадовалась, узнав, что отныне я буду делить с нею страшные ночные часы. Из-за полного отсутствия мебели пустынные лестницы наполнялись гулким эхом крысиной возни. И бедное дитя, терпевшее телесные муки недоедания и холода, вообразило, будто бы дом населен привидениями, отчего страдало еще сильнее. Мы спали на полу, а покрывалом служило нам нечто вроде конской попоны. Несчастная девочка прижималась ко мне, спасаясь от холода и призрачных врагов своих. Я обнимал бедняжку…»
Затем книга, как будто по собственному желанию, открылась на другой много раз перечитанной странице.
Голос юного Томаса снова зазвучал в голове Кэролайн, но теперь он рассказывал о том вечере, когда молодой человек покинул дом на Греческой улице, направляясь к другу своей семьи, который мог бы вытащить его из нищеты.
Он пообещал вернуться через пять дней.
«В сопровождении Энн я отправился в сторону Пикадилли, намереваясь добраться оттуда до Итона на почтовой карете, идущей в Бристоль. Путь наш лежал через ту часть города, коей более не существует, но, кажется, там проходила некогда Своллоу-стрит. Имея времени в достатке, мы присели на углу, не желая прощаться среди суеты и блеска Пикадилли. Я заранее посвятил Энн в задуманное дело и вот вновь уверял, что, ежели повезет мне, разделит она мое счастье и, покуда хватит сил и средств, я не оставлю ее. Я любил Энн. Я вдруг обрел благостный покой и надежду. Энн же, напротив, была так грустна, что, когда, прощаясь, я поцеловал ее, она обвила мою шею руками и зарыдала, не в силах промолвить ни слова».
Кэролайн подошла к письменному столу, взяла из ящика листок бумаги, обмакнула медное перо в чернильницу и принялась торопливо писать.
Шкряб-шкряб.
Она остановилась и окинула взглядом комнату.
Шум не повторился, и она вернулась к письму.
Шкряб-шкряб.
Кэролайн снова остановилась и прислушалась к тишине дома.
«Это перо скрипит по бумаге», – решила она.
Пытаясь поверить в это объяснение, она заводила пером еще быстрее и больше не прерывалась, хотя скрежет становился все громче, торопясь запечатлеть на бумаге те слова, что всю жизнь не давали ей покоя.
Она закончила письмо, промокнула написанное, свернула листок и запечатала воском. Рядом с печатью она вывела всего одно слово: «Томасу». Затем она составила еще один документ и положила на стол, чтобы любой мог его прочитать.
Кэролайн отодвинула в сторону книжную полку, и за ней оказался сейф с самым сложным замком, какой только можно было приобрести за деньги. Достав ключ из потайного кармана платья, она открыла сейф и выложила его содержимое на стол.
Глава 14
Опустошенное сердце
– Миссис Ричмонд нет дома, – заявил на следующее утро лакей, открывая дверь.
Он должен был всем своим видом выражать удовлетворение от службы в одном из самых богатых домов Лондона, но на самом деле выглядел смущенным и даже испуганным.
– Ее может не быть дома для всех остальных, – сказал Де Квинси. – Но нас она наверняка ждет. Прошу вас, передайте ей, что пришли Томас и Эмили.
