Хотя Даймонд и опасался услышать нечто подобное, от слов Тафлера его кровяное давление поднялось. Он со стуком поставил кружку на стол и, расплескав кофе, горько заметил:
– Наихудший выход для всех. Школа и социальные службы расписываются в том, что не способны помочь ребенку. Полиция прекращает дело. Дикинсон кладет в карман жирный гонорар. Посольство, раскошеливаясь, тешит свое коллективное сознание. В Америке обналичивают чек и добавляют еще одно имя в список учеников школы. Все в восторге, кроме одной маленькой девочки, которая не в состоянии сказать ни слова, чтобы предотвратить подобную развязку.
Даймонд встал и направился в кабинет Джулии Масгрейв. Распахнул дверь и прямо спросил:
– Когда ее увезут?
Джулия подняла голову от бумаг на столе, взгляд скользнул по его комбинезону. Директриса еще не заходила в учительскую.
– Почему бы вам не присесть, Питер?
– Потому что я чертовски зол! Скажите, сколько у меня осталось времени? Это все, что меня интересует.
– Времени для чего?
– Разве не очевидно? Найти ее родителей.
Джулия побледнела:
– Не сочтите меня неблагодарной за все, что вы сделали для Наоми, но хочу вам напомнить, что вы волонтер. У вас нет места в будущем девочки.
Нет, он не стал грозить ей кулаком, просто рубанул крепко сжатыми пальцами по воздуху перед собой:
– Вы рассуждаете о ее будущем. А я пытаюсь восстановить прошлое Наоми, которое вы со своими приятелями собираетесь уничтожить.
Джулия вздрогнула, словно Даймонд ударил ее, и тихо произнесла:
– Я оскорблена этими словами. Глубоко оскорблена. Кстати, я возражала, уговаривала оставить девочку у нас до тех пор, пока не станет очевидно, что все наши усилия тщетны. Однако осталась в меньшинстве – одна против всех.
Возникла неловкая пауза.
– Извините. – Совершенно подавленный, Даймонд сделал пару шагов к ее столу и в знак того, что понимает, насколько был не прав, поднял руки. – Опять меня понесло прежде, чем я оценил факты. Не представляете, как мне стыдно, Джулия.
Она покачала головой, давая понять, что больше не надо слов, и сказала:
– Наверное, в воскресенье.
Воскресенье. Четыре дня.
Когда Даймонд вернулся в учительскую, там никого не было. За валик он больше не взялся. Достал телефон и, отыскав под пленкой телефонный справочник «Желтые страницы», стал обзванивать телевизионные компании, транслировавшие передачи, которые, по его мнению, подошли бы к истории с Наоми. При этом просил позвать самых главных начальников. Если его отсылали к мелким сошкам, не стеснялся представляться бывшим полицейским чином и требовал сотрудника поважнее. В грубоватом стиле своих прежних деньков он общался с телевизионщиками из Би-би-си, компании «Темза» и «Скай», перебирал программы: утренние шоу, дневные дебаты, женские, вечерние и ночные. Не упустил ни одной детали, уговаривал дать в эфир рассказ о нераскрытой тайне девочки, приведшей в действие сигнализацию в универмаге «Харродс», личность которой спустя два месяца так и не установили. В большинстве случаев получал неопределенный ответ. Ему советовали обратиться куда-то еще, обещали перезвонить, если редакторская коллегия – или как ее там – проявит интерес к теме.
В итоге не осталось ничего иного, как снова взяться за валик. К обеду Питер закончил покраску стен, но из телевизионщиков никто не позвонил. Болели плечи, от запаха краски пересохло во рту. Явилась миссис Строу и, упорно не замечая безукоризненно чистых, сияющих стен, показала на несколько пятен краски на полу. Он заверил ее, что краска на водной основе и легко смывается. Но оттирать пятна не спешил, и миссис Строу устроила представление: схватила ведро и швабру и к приходу педагогов на обеденный перерыв намочила в учительской весь пол.
Но было и нечто такое, что подняло Даймонду настроение. И отнюдь не похвалы его искусству маляра. Тафлер взял его под руку, приглашая:
– Пойдемте посмотрим, приятель.
Он вывел Питера в сад, где у детей началось время игр. Наоми сидела на отделяющей огород низкой стене и увлеченно рисовала что-то в альбоме. Даймонд незаметно подкрался сзади и заглянул ей через плечо. Девочка изобразила штук пятнадцать ромбов – каждый отдельно от другого.
– Ну как? – улыбнулся Тафлер. – Случайность? Нет. Она штампует их партиями.
Питер хоть и порадовался, но смысл рисунков Наоми остался для него загадкой.
Тафлер наклонился к девочке и ласково произнес:
– Прекрасная работа, дорогуша. Красиво! Ромбы. – Он постучал пальцем по нескольким из них. – Ромб, ромб, ромб. – Затем поднял палец и указал на Питера: – Это мистер Даймонд. Ты это нам хочешь сказать?
Девочка прервала работу и посмотрела на Даймонда. Но в ее взгляде не было ничего такого, что подтверждало бы предположение Тафлера. Ничего, что бы свидетельствовало о том, что она в этот момент думает о Питере. Затем Наоми нахмурилась и отвернулась.
– Будем благодарны за то, что имеем. – Даймонд дал себе установку мыслить позитивно. – Она пользуется фломастером, это уже прогресс.
– Вы правы. – Тафлер распрямился. – Хорошо уже то, что Наоми вышла из состояния полного безразличия. Однако, – добавил он на обратном пути к школе, – тревожит, что она рисует одно и то же. Похоже на навязчивую идею.
Даймонд был не в том состоянии духа, чтобы мужественно встретить угрозу. А встреча в учительской с доктором Этлингером и вовсе не прибавила радости. Психиатр распространялся перед аудиторией из одного человека – а именно, миссис Строу – о цвете рабочей зоны. Абрикосовый или оранжевый, как определил его Этлингер, был неудачным выбором для общей комнаты, поскольку провоцировал агрессию. Этот цвет также подогревал сексуальность. Красный и оранжевый Этлингер считал цветами гнева и страсти. Слушая его рассуждения, Даймонд не мог дождаться, когда же наконец сумеет насладиться чашкой кофе и сэндвичем с сыром. Не удовлетворившись тем, что внес в сознание миссис Строу мысль о чувственных наслаждениях, психиатр заявил, что человек, выбравший подобную неудачную краску, нуждается в срочном лечении. В его личности глубоко укоренилась опасная агрессия.
На что одетый в заляпанный краской комбинезон Даймонд произнес:
– Будьте спокойны, доктор, попадись он мне, задушу голыми руками.
Услышав его слова, миссис Строу поспешила уйти, позабыв в учительской ведро и швабру. Суровый доктор Этлингер изобразил на лице улыбку. Он мог оценить психологическую остроту, даже если выпад был в его сторону.
– Не знал, что вы подвержены суицидальным настроениям, – глубокомысленно изрек он. – Только слышал, что самоудушение – жестокая штука.
Странно, но этот нелепый разговор перевел общение между ними на более земную основу. Даймонд признал, что разозлился, но отнюдь не собирался порешить себя из-за намерения отправить Наоми в Америку. Этлингер впервые об этом слышал и разделил его возмущение. Он считал себя психиатром местной детворы.
