Мой таинственный друг, пожалуйста, позвони. Джонатан.
Под этими словами был нацарапан номер, а рядом – большая X. Ах ты, жалкий маленький гаденыш. Неужели он и вправду верит, что Брюс Стёрджес, СЭР Брюс Стёрджес, станет компрометировать себя из-за маленького продажного мальчишки с панели? Там и так хватает немытых маленьких пидовок, с лицами, на которых искусно нарисована невинность, то, что так притягивает Брюса. Нет уж, подумал он, на панели, конечно, много лакомых кусочков. Но ему нужен кто-то, на кого можно рассчитывать, что он не проболтается. Брюс скомкал одной рукой клочок бумаги, на секунду наслаждаясь сладким приступом ярости, который сменился мимолетным страхом, и Брюс, разгладив листок, снова убрал его в карман. Брюс Стёрджес не мог заставить себя выбросить записку, вместо этого он снова принялся разглядывать кораблики, медленно проползавшие по беззаботной Темзе.
Мысленно он вернулся к своему прошлому, о котором частенько задумывался, после того как вышел на пенсию. Он всегда думал о прожитом с чувством глубокого удовлетворения. Посвящение в рыцари все еще будоражило его натуру. Ему нравилось быть сэром Брюсом – и не только из-за лучших столиков в ресторанах, гостиничных люксов, директорских почестей и всех остальных привилегий славы, его титул доставлял ему эстетическое удовольствие, звучал чарующе.
– Сэр Брюс, – он тихо произнес снова. Как уже много раз раньше.
И ведь все повторяли, что никто другой не заслужил этот титул так, как он. Брюс Стёрджес медленно, но верно взбирался вверх по служебной лестнице, сначала – сотрудник отдела научных разработок, потом – менеджер и, наконец, член совета директоров «Юнайтед фармаколоджи», гигантской корпорации, производящей лекарства, пищевые продукты и алкоголь. Теназадрин, разумеется, слегка подпортил его карьеру. После той истории головы слетали направо и налево, но для Брюса Стёрджеса это был лишь еще один корпоративный кризис, из которых он так быстро отыскивал выходы-лазейки. Всегда находился кто-то пониже рангом и менее сообразительный, на кого можно было свалить всю вину, а таких на одного Брюса Стёрджеса приходилось довольно много. Его хладнокровие в решении той проблемы лишь повысило его личные акции как ловкого и умелого управленца.
Он оценивал случившуюся трагедию исключительно в фунтах стерлингов, в деньгах, потерянных компанией. Стёрджес не хотел читать газетных статей с «социальной точкой зрения» или смотреть на теназадриновых детей, которых показывали по телевизору. Уродства и недостающие конечности совершенно его не трогали. Хотя однажды проняло и его – во время своего загула в Нью-Йорке, где им овладели соблазны анонимной жизни в огромном городе, проявилась та сторона его сексуальности, которую он пытался подавлять со школьной скамьи. Именно тогда он вдруг почувствовал, что значит быть не таким, как все, и он на время проникся сочувствием, страшно испугавшим его. Слава богу, это продолжалось недолго.
Он вспомнил тот день, когда впервые ощутил на себе последствия истории с теназадрином. Он собирался разыграть партию в крикет со своими двумя сыновьями на Ричмонд-Коммон. Установив ворота, Стёрджес был уже готов к удару, как в его поле зрения попало нечто странное. Он заметил, хоть и в некотором отдалении, маленького ребенка – у того не было ног. Мальчик передвигался на каком-то подобии тележки, как на скейтборде, отталкиваясь от земли руками. В этой сцене было что-то извращенное, даже неприличное. На какую-то секунду Стёрджес ощутил себя доктором Франкенштейном в самые неприятные моменты истории барона.
Не он изобрел препарат, снова и снова повторял он про себя, он всего лишь купил его у фрицев, чтобы перепродать. Да, конечно, там были определенные недомолвки и даже больше – существовал некий отчет, который он скрыл. В отчете утверждалось, что испытания были неполными и что уровень токсичности препарата гораздо выше, чем предполагалось вначале. Как фармацевту, ему, конечно, следовало проявить больше внимания к этому вопросу. Но ведь речь шла о теназадрине, чудо-лекарстве, моментально снимающем боль. В прошлом ничего подобного с такими препаратами не происходило. И кроме того, конкуренты бы не заставили себя долго ждать, тут же появились бы желающие продавать препарат в стране. Они бы не стали мешкать, чего не мог себе позволить и Стёрджес. Он подписал сделку с одним немцем, довольно странным парнем, прямо в аэропорту «Хитроу». Фриц нервничал, бормотал что-то о необходимости дополнительных испытаний и в завершение передал ему упомянутый отчет.
Но в препарат и так уже было вложено слишком много, чтобы отказываться от вывода его на рынок. Много времени, денег, и, самое важное, от успеха предприятия зависело несколько будущих ключевых карьер, в их числе и карьера самого Стёрджеса. Отчету не дали хода, он превратился в пепел в каминном пламени у Стёрджеса дома в Западном Лондоне.
Все это промелькнуло перед мысленным взором Брюса, когда он увидел ребенка, и он впервые ощутил холодящее чувство вины.
– Вы продолжайте, ребята, – выдавил из себя он своим удивленным сыновьям и, покачиваясь, побрел назад к машине, пытаясь взять себя в руки и тяжело дыша, пока жуткое видение не исчезло; тогда он вернулся и доиграл партию.
«Ко всему привыкаешь», – подумалось ему. Типично английская особенность – умение запаковывать вину и боль в отдельные, надежно разграниченные уголки сознания, подобно радиоактивным отходам, похороненным в герметичных капсулах в толще гранитных пород.
Он подумал о старике Барни Драйсдейле, о том Барни, что был вместе с ним с самого начала.
– У меня такое чувство, Барни, будто за мной призраки гоняются, – сказал он как-то.
– Возьми себя в руки, старина. Ну выпустили мы один сомнительный препарат, вот нас и полощут в газетах. Надо стиснуть зубы и держаться. Найдут себе скоро новую модную тему эти борзописцы. Всю жизнь работаем, чтобы людей спасать, двигаем фармацевтику вперед, и всем насрать. В такие моменты мы все должны держаться друг друга. А эти пронырливые журналюги и прочие плаксы-ваксы просто не понимают, что прогресс требует жертв. Не понимают, и все тут!
Они хорошо поговорили в тот раз. У Брюса прямо от сердца отлегло. Барни, конечно, умел успокаивать. Именно он научил Брюса не думать, о чем не нужно, видеть лишь свои достоинства, оставляя чувство вины тем, кому оно нравится. Да-да, именно так и должен поступать настоящий англичанин. Брюс скучал по нему. Но Барни погиб при пожаре уже несколько лет назад, когда загорелся его особняк в Пемброкшире. В поджоге подозревали уэльских национал-экстремистов. «Свиньи», – подумал Стёрджес. Пусть кто-то и называет это возмездием, Брюс в него нисколько не верил. Парню просто катастрофически не повезло.
Как же звали того фрица? Брюс продолжал напрягать свою память вопреки нагоняемой жарой дремоте. Эммерих. Гюнтер Эммерих. «Я ни одного имени еще не забывал», – подумал он с гордостью.
Подстава
Фирма подняла сто рыл, чтобы вальнуть Ньюкасл. Напрягов было много. После статьи этого суки Тейлора это, похоже, будет последний матч сезона с полным стадионом. Работа началась по всем хатам и стрелкам. Настрой поддерживают, сучары.
