– Я… э… я.
– Билл что-то рассказывал о том, что он свой кабинет увеличил. Я думал взглянуть.
– Мы почему-то никогда не ходим к моим друзьям!
– Дорога-ая… Билл с Молл – это и твои друзья!
– Мэри… Карен… они тоже были твоими друзьями.
– Ну, эти университетские знакомства; студенческие глупости, дорогая. Жизнь не стоит на месте…
– Я не хочу заходить…
– Ну что с тобой, дорогая?
– Мне кажется, я лучше пойду…
– Пойдешь? Пойдешь куда? О чем ты говоришь? Ты хочешь домой?
– Нет, – шепчу я, – мне кажется, я лучше уйду. Просто уйду. Навсегда. – Мой голос сливается с тишиной.
Уйду от тебя, Хью. Ты играешь в теннис, но живот у тебя все же появляется…
– Ну вот и хорошо, дорогая! Вот молодец! – говорит он, выпрыгивая из машины.
Билл уже в дверях, приглашает нас войти с поддельным удивлением.
– Двойняшки Томсон!
[27] Как наша прелестная Хизер? Великолепна, как и всегда!
– Хью завидует, – говорю я, рассеянно теребя Билла за пуговицу, – говорит, что твой кабинет больше его. Правда, что ли?
– Ха-ха-ха, – немного нервно смеется Билл, а Хью устремляется дальше, и вот он уже чмокается с Молл, и я чувствую, как чьи-то руки снимают с меня пальто.
Меня передергивает, и я снова начинаю дрожать, хотя в доме тепло. На столе в гостиной накрыто что-то типа фуршета.
– Отведайте знаменитой чесночной пасты от Молл, – зовет нас Билл.
Чувствую, что сейчас мне надо бы сказать Молл: НЕ НУЖНО БЫЛО ТАК БЕСПОКОИТЬСЯ, но сейчас мне все до фени. Я ощущаю, как приходят слова, но их слишком много, и они застревают у меня в горле; мне кажется, что мне придется физически доставать их пальцами. Так или иначе, Хью первым открывает рот.
– Не нужно было так беспокоиться, – улыбается он Молл.
Так беспокоиться. Понятно. Молл отвечает:
– Что вы, какое беспокойство.
Я присаживаюсь, наклоняясь вперед, и замечаю пуговицы на ширинке Билла. Я думаю, что расстегнуть их и посмотреть на его член было бы все равно что развязать мусорный мешок и копаться в его содержимом: вонь ударяет прямо в лицо, когда берешь в руку этот мягкий гнилой банан.
– …и Том Мейсон оговаривает в контракте на обслуживание, что у нас будут аккумулированные штрафные санкции за задержки при поставке, и это, надо заметить, оказало нужный эффект на внимание нашего друга мистера Росса…
– …похоже на нашего Тома, расставить защиту по всем фронтам, – замечает Билл восхищенно.
– Разумеется, наш приятель Марк Росс был совсем не рад такому обороту. Но, как говорится, не все коту Масленица.
– Абсолютно справедливо! – улыбается Билл, и Молл за ним, отчего мне вдруг хочется накричать на нее: чего ты-то улыбаешься, какое тебе дело до всего до этого; но тут он добавляет: – Ой, кстати, я же купил сезонные.
– Отлично!
– Сезонные? – спрашиваю я. – Фрэнки Валли… и Четыре…
[28]
– Я купил пару сезонных билетов для себя и для твоего благоверного в Иброкс, на старую трибуну.
– Что?
– Ну, футбол. «Глазго Рейнджерс ЭфСи».
– Да?
– Неплохо проведем денек, – говорит, смущаясь, Хью.
– Но ты же – за «Данфермлайн». И всегда за него был! – Это почему-то злит меня, сама не знаю почему. – Помнишь, ты водил меня в Ист-Энд-парк… когда мы были…
Я не могу закончить предложение.
– Да, дорогая… но «Данфермлайн»… понимаешь, я никогда за них как таковых не болел; они и были-то всего простой местной командой. Сейчас все изменилось, теперь нет местных команд. Мы должны болеть за Шотландию в Европе, за историю успеха Шотландии. К тому же я очень уважаю Дэвида Мюррея и знаю, что они в Иброксе умеют хорошо принять гостей. Парсы… это совсем другой мир… к тому же в душе я всегда был ближе к синим.
– Ты болел за «Данфермлайн». Мы же с тобой ходили. Помнишь, как они проиграли финал «Хибзам» в Хэмпдене. Ты же места себе найти не мог. Плакал, как мальчишка!
Молл улыбается на это, а Хью явно не по себе.
– Дорогая, мне кажется, Биллу с Молл совсем не интересно слушать, как мы спорим о футболе… да ты ведь никогда этим особенно не интересовалась… с чего это вдруг?
С чего это я вдруг?
– Да так, ни с чего… – устало закрываю я тему.
Это последняя капля. Мужчину, который меняет женщин, еще можно простить, но мужчину, который меняет команды… Это значит, что у него нет воли. Это значит, что он стал глух ко всему, что важно в жизни. Я бы не могла жить с таким.
– А Молл приготовила замечательную пасту! Очень вкусно – этот чесночный соус!
– И очень легко, – говорит Молл.
– Прости, Молл, что-то аппетита нет, – говорю я, отщипывая кусочки хлебца. Я почти подпрыгиваю, когда Билл вдруг подлетает ко мне и устанавливает тарелку прямо мне на сиськи.
– У-упс! Служба слежения за крошками! – говорит он, выжимая улыбку на расстроенном лице.
– Новый ковер, – извиняющимся тоном добавляет Молл.
– Мне так неудобно, – слышу я свой собственный голос.
– Давай посмотрим на твой кабинет, Билл, – говорит Хью, подпрыгивая от возбуждения.
Пора уходить.
В конце вечера, когда я умирала в тысячный раз, Билл говорит:
– Хью, по-моему, Хизер не совсем в порядке. Ее знобит и всю трясет.
– Может, у тебя грипп начинается? – спрашивает Молл.
– Да, дорогая, мне кажется, что тебя пора везти домой, – кивает Хью.
Мы приезжаем домой, и я начинаю собирать вещи. Хью даже не замечает. Мы ложимся спать, и я говорю ему, что у меня болит голова.
– О, – отвечает он и засыпает.
Когда он уходит, я только просыпаюсь. Он уже надел костюм и стоит надо мной, а я вся заспанная, и он говорит:
– Тебе пора собираться на работу, Хизер. Ты опоздаешь. Давай, дорогая, бери ноги в руки. Я рассчитываю на тебя!
На этом он уходит.
И я тоже.
Я оставила записку:
Дорогой Хью,
в последнее время у нас не все было в порядке. Это моя вина, я мирилась с переменами в тебе и в нашей жизни уже много лет. Они постепенно копились, и я стала похожа на «вареную лягушку», о которой ты говоришь на своих бизнес-семинарах. Окружение меняется так постепенно, что ты, не замечая, миришься с этим, а потом вдруг видишь, что все уже не то. Я не обвиняю тебя, я ни о чем не жалею, просто все кончено. Бери себе все деньги, дом, вещи и т. д. Я не хочу общаться с тобой, поскольку у нас нет ничего общего, и результатом такого общения будут лишь ложь и разочарование. Я не держу на тебя зла.
