– Д-да… – вырвалось еле слышное из почерневших губ. – Д-древние… н-не… учёл… Д-даже п-простые к-колья… Le nom du Sauveur
[4]…
Он тяжело закашлялся, по подбородку побежала тёмная струйка.
Венкевильяна покачала головой.
– И что ж мне с тобой делать? Травки бы могла собрать какие ни есть, да только чары мои на таких, как ты, не подействуют.
– К-какие ч-чары?
– Такие, – досадливо бросила она. – Думаешь, меня за одни только волосы на костёр тащили? Или за то, что мужичкам не позволяла себя по сеновалам валять? Нет, вампир. Колдовала я, волшебничала – давно уже, как только навострилась. Как только поняла, что… получаются у меня те заклятья.
– О-ох… н-ну… есть одно средство…
– Тебе нужна кровь, – спокойно сказала она. – Живая кровь, Гийом. Тогда выкарабкаешься. Но ты сейчас и котёнка не заломаешь. Скорее уж он тебя затопчет.
– Д-да… – еле выдохнул ле Вефревель.
– Ну так чего медлишь тогда? – Она с прежним спокойствием откинула с шеи волну медно-красных волос, нагнулась. – Давай, вомпер. Делай своё дело.
Вампир замер.
– Ты… мне… сама?.. по доброй воле?
– По доброй, – сказала Венка, не меняя позы. – Ты меня спас. Долг платежом красен.
– Merсi… С-спасибо…
– Спасибить потом станешь. Давай, не жди, а то совсем окочуришься!
Она сжалась, когда ощутила болезненный укол. И закрыла глаза.
* * *
– Не удержался я, mademoiselle… Вилья.
Ле Вефревель стоял над корчащимся и стонущим у его ног существом, с головы до ног перемазанным кровью.
Её, существа, собственной кровью.
– Я же должен был как-то отблагодарить. А как ещё может отблагодарить истинный вампир? Только поднять до себя, до своего уровня. Ввести в нашу расу. В нашу высшую расу.
Венкевильяна с трудом приподняла голову, взглянула на вампира мутным взглядом.
– Есть… есть хочу…
– Конечно, дорогая, – легко сказал он. – Идём, я тебе покажу – там еды видимо-невидимо. Вставай, вставай… во-от так, молодец. Обопрись о меня… умница. Ну, пошли.
И они пошли – туда, где лежала за лесом родная деревня Венкевильяны.
Пролог II
Вор у вора
(Шесть лет до начала событий книги)
Хомка Копчик угодил в облаву. А всё потому, что пожадничал, обставляя того жирного купчину в кости!.. Кости у Хомки были отменные, дорогие, начарованные. Спёр он их у одного мага, ещё мальцом, которого этот самый маг подобрал лютой зимой. Нет, не сразу, конечно, спёр, что он, понятий не знает? Уже потом, отработав!.. Маг и научил, кстати, как с ними обращаться. Он, оказывается, тоже жуликоват был, тот маг, любил порой обыграть приятеля, но особо уважал игру с подругами на раздевание. Хомка подглядывал, и ему, надо сказать, понравилось. И то и другое.
А потом сам попробовал повозиться с костями и – о чудо! – они его послушались. Нужные цифры и комбинации выбрасывались словно сами собой.
Горбатиться на мага, хотя дядька он был не злой и Хомку, в общем, не обижал, скоро надоело. Прихватив немного денег да те самые кости, парень дал дёру и с тех пор так и обретался в кабаках, корчмах и тавернах Любжева, добывая пропитание игрой. Нельзя сказать, что выбился из нищеты – нет, на пороге осьмнадцатого года не скопилось у Хомки почти ничего, и, если разобраться, был он обычным бродягой.
Но ему нравилось. Житуха вольная, никто над ним не господин! К настоящим ворам он не примкнул – боялся. Радомский жупан, Стефрен Ским, не жаловал ночную братию и даже по малой вине вздергивал на бесилку, а по совсем малой – рубил руки. Если отделаешься клеймом на лоб – считай, тебе сильно повезло. Поэтому Хомка в дела серьёзных людей не лез, ни на что сам не подписывался, и не то что «по-мокрому» не ходил, но даже и карманничества сторонился.
Ну и, конечно, наушничал кому нужно, чтоб не тягали зря, не трогали бы.
И вот надо же ему, Хомке Копчику, было так опростоволоситься!..
Случилось, что преславному владыке королю Ребежецу, хозяину уже упомянутого Любжева, а также Бржега, Саларны, Сирина и других градов Рудной державы, или Рудного королевства, приспичило сцепиться с соседним правителем, королем Войтеком; ну сцепились короли и сцепились, бывало такое сотни раз и ещё сотню будет, однако тут что-то пошло не так, и Войтек бросился за помощью к королю Фредериксу, давно имевшему зуб на Ребежеца за то, что тот в своё время отказал его дочери Гржебе. Дочерь, по правде говоря, была страшна, сварлива и имела усики над верхней губой, так что Хомка своего короля где-то даже и понимал, но сейчас всё именно из-за этого и пошло наперекосяк – ну чего Ребежецу стоило тогда жениться?..
Фредерикс обид не забывал, сам был король воинственный, имел немало рыцарей, к тому же и к нему подоспела подмога из-за Пролива, из самой Империи Креста. Ратники Войтека, которым обычно попадало по первое число от Ребежецевых дружинников, воспряли духом и попёрли вперёд, в то время как лучшие хоругви Рудного королевства пришлось отправить к границе Фредерикса.
И вот тут-то и началось то самое, из-за чего наперекосяк пошла вся Хомкина житуха.
Дыру на рубежах требовалось срочно заткнуть, и король Ребежец велел оставшейся в столице Алой хоругви «собрать всех, способных носить оружие»…
Алая хоругвь ввалилась в трактир профессионально, разом и в двери, и в окна, и даже из подпола. Р-раз – повсюду вояки в красном и серебряном, острия мечей, стена сдвинутых щитов. Хомка и глазом моргнуть не успел, как над ним навис могучий бородач с прапорцем подхорунжего у левого наплечника.
– А, бродяга, – мерзко ухмыльнулся подхорунжий, хищно шевельнув бородой, что иному гному впору. – Сгодишься! Эй, урядник! Курт! Забирай.
И означенный Курт, ещё более плечистый, чем подхорунжий, мигом накинул на руки обалдевшего Хомки петлю.
Так Хомка Копчик, не успевший даже схватить ничего своего, кроме заветных костей, оказался в рядах славной и непобедимой Алой хоругви, коей предстояло отражать натиск коварного неприятеля, покусившегося, как говорится, на священные рубежи отчизны.
Про священные рубежи Хомка Копчик отродясь ничего не слыхивал, но в Алой хоругви шутить не умели – двоих, кто попытался сбежать ещё до входа в казармы, повесили как дезертиров, быстро и безо всяких сантиментов.
Хомка впечатлился.
В самой Хоругви, однако, не дали ему ни красивой красно-серебристой формы, ни ремней, ни доспехов. Досталась ему ржавая совня, а урядник Курт, показав для верности внушительный кулак, заявил, что ежели он, Хомка, к утру не отдраит лезвие так, «шоп я смотреться мог!», пусть пеняет на себя.
