Рядом с Костыгой лежит Карк, оба они любуются Вадиным венчиком. Иногда Костыга ненадолго дает его Карку – подержать. Наконец, налюбовавшись, Костыга и Карк зарывают венчик в навоз. Карк перебирается на свое место, и оба засыпают.
Когда Крот рассказал об этом удивительном случае другим конюхам, те сперва подняли его на смех. Но обиженный Крот сказал, что его слова легко проверить. Несколько дней после этого конюхи по очереди возвращаются в конюшню раньше Костыги и Карка и ложатся за грудой старой конской сбруи, как научил их Крот. Там, дождавшись появления Костыги и Карка, они убеждаются в правдивости Кротовых слов.
Глава двадцать девятая
В ПУТЬ-ДОРОГУ!
Освящение церкви свершено. Свершено все, ради чего священник Константин Философ и чернец Мефодий оказались в Киеве. Солуньские братья уже служат в новорожденной церкви все положенные службы – вечерни, утрени и обедни. В правом, южном, приделе поставлена купель – огромный чан из дубовых клепок, стянутых медными обручами.
Уже приходят новые кияне с просьбой о Святом Крещении. Является и княгиня Потвора в сопровождении двух отроков. Она говорит, что греческий Бог вразумил ее, что обретение истинной веры – ее заветная мечта, и ныне она желает принять Святое Крещение.
На священника Константина из-под темных бровей доверчиво глядят светлые, родниковой чистоты глаза, но губы чуть приметно кривит затаенное зло…
Не нравится священнику Константину княгиня, и не верит он в искренность ее порыва. Однако у него нет оснований отказать ей в такой просьбе. Константин говорит, что завтра состоится оглашение нескольких человек, и княгиня может присоединиться к ним. Он и брат Мефодий огласят их, а готовить к Святому Крещению их будут уже чернецы Андреевской обители, которым по отъезде Константина и Мефодия предстоит проводить службы в новой церкви.
Не совсем случайно Кукша оказывается в церкви при этом разговоре – он постоянно старается чем-нибудь помочь солуньским братьям. «Можно ли не подивиться Вадиной прозорливости! Как жаль, что она не хочет стать христианкой!» – мысленно сокрушается Кукша. И снова ловит себя на том, что неизменно думает о ней как о живой.
Братьям Константину и Мефодию пора уже в путь-дорогу, в Корсунь, где они встретят направленного сюда, в Киев, епископа с причтом, расскажут ему о здешних делах, а сами отправятся на восток, к Хазарскому кагану с поручением от греческого царя, полученным еще весной. Княгиню же и других оглашенных окрестит уже епископ, который сменит братьев в Киеве.
Корабли, которые повезут священника Константина Философа и чернеца Мефодия в Корсунь, уже осмолены и оснащены всем необходимым. Князья Оскольд и Дир вручат братьям письмо для царя, братья благословят крещенных ими людей и отчалят от Киевского берега.
Грустно, и тут уж ничего не поделаешь… Если ты отыскал в потемках душ человеческих светлые струны, заставил их звучать, пробудил в людях стремление к истине и сочетал их со Христом, эти люди навсегда останутся тебе родными, и расставаться с ними нелегко.
А Кукша сидит в нарядных Оскольдовых сенях, вознесенных высоко над землей на резных столбах, и при свете жировых светильников выводит греческие буквы, перелагая Дирову речь на греческую: «…познали мы с помощью присланных тобою по нашей просьбе вероучителей, что Христианство – вера истинная, и приняли Святое Крещение, и повелели, чтобы все, кто хочет, крестились, надеясь, что и остальные к тому же придут. Отныне все мы друзья и приятели твоей Царственности и готовы идти на службу твою, куда пожелаешь…»
Здесь же сидит князь Оскольд и киевские старейшины, внимательно слушая послание и предлагая в случае нужды свои поправки.
И вот братья Константин и Мефодий совсем уже готовы свершать дальнейший путь свой. Бедный их скарб собран, княжеское письмо царю получено и спрятано. На прощание Оскольд и Дир по княжескому обычаю желают щедро одарить братьев святителей, но те отвечают, что им не надо богатых даров, а что видели они здесь в Киеве пленных греков и, если князья отпустят их на родину, это будет истинно благочестивым делом и самым драгоценным даром.
Немедленно разыскивают по Киеву пленных греков, их набирается двадцать человек. Греков размещают по кораблям. На берегу собираются кияне, их гораздо больше, чем священник Константин, чернец Мефодий и братья из Андреевой обители крестили в Ручае. У многих на глазах слезы. Впереди провожающих князья Оскольд и Дир.
Княжеские дружинники, в их числе и Кукша с Шульгой, стаскивают суда с береговой полосы. Подхваченные течением, мягко покачиваясь, они неторопливо уплывают к выходу в Днепр. Братья Константин и Мефодий трижды осеняют крестным знамением стоящих на берегу, и суда одно за другим выходят из Почайны на просторы Днепра. Некоторое время плывущим видна новенькая золотистая церковь Илии Пророка на Ручае…
Глава тридцатая
УБИЙЦЫ ИЗОБЛИЧЕНЫ
Костыга с Карком даже не пробуют запираться. Когда Оскольдовы дружинники явились к ним в конюшню вместе с Кротом и другими конюхами и велели выкопать Вадин венчик, они сразу поняли, что их песенка спета.
Суд происходит на вольном воздухе, из гридницы вынесена резная скамья со спинкой – княжеский стол. На столе сидят князья Оскольд и Дир. Древний обычай велит, чтобы именно князья были судьями. Рабов допрашивает князь Оскольд, князь Дир большей частью молчит.
Убийцы Вады стоят перед ними со связанными руками. Никто не боится, что они убегут или что-то предпримут, если руки у них будут свободны, просто так принято от века: связанные руки означают, что обвиняемый уже ничего не может.
Уличенные в преступлении рабы рассказывают обо всем старательно и подробно, в усердии своем вспоминают и такие мелочи, которые не относятся к делу. Поправляют друг друга, если одному кажется, что другой описывает дело не совсем точно. Костыга вдруг вспоминает, где лежит Вадин перстенек.
– Там трещина в бревне, – поясняет он, – где я сплю…
Карк медленно поворачивает к нему голову и опять отворачивается.
– А что вы взяли у княгини Красавы? – спрашивает князь Оскольд.
– Ничего! – испуганно отвечают рабы. – У княгини Красавы ничего не взяли!
– Почему?
– Не посмели ослушаться княгини Потворы.
Оба стараются не смотреть на князя Оскольда – очень уж грозное у него лицо. Кажется, если бы их допрашивал князь Дир, им было бы не так страшно, хотя, кто бы ни допрашивал, конец известен. Есть, вишь ты, вещи и пострашнее смерти…
– А когда убивали Ваду, посмели? – спрашивает князь Оскольд.
Костыга и Карк ниже опускают головы.
– Я не хотел брать перстенек, – чуть слышно бормочет Карк, – это он меня уговорил…
Посланные дружинники находят и приносят Вадин перстенек. Другие посланы за княгиней Потворой и вскоре приводят се. Княгиня видит своих верных рабов и все понимает. Она бледна, но держит себя в руках. Князь Оскольд объявляет ей, в чем ее обвиняют, и она надменно бросает:
