– Нашел кому верить!
Однако выдержка и надменность, кажется, уже не могут помочь ей. Князь Оскольд велит рабам повторить все, что они услышали от княгини в ее тереме злополучной ночью. Путаясь и запинаясь, рабы кое-как повторяют. На княгиню они даже глаз не поднимают, ее присутствие еще страшнее, чем лицо князя Оскольда, – ведь во второй-то раз они ослушались ее и вон что из этого вышло!
Князь Оскольд знал, что делает, допросив их сперва в отсутствие княгини.
Сама княгиня Потвора продолжает с надменной усмешкой отрицать все, в чем ее обвиняют, более того, она высказывает предположение, что Вада, верно, где-то бродит, все знают, что девушка часто пропадает на несколько дней, собирая свои травы, ужо объявится. Если зверь ее не задрал…
– Откуда же тогда у них Вадин венчик? – спрашивает князь Оскольд.
– Украли, – пожимает плечами княгиня.
– И перстенек украли? Прямо с руки?
– Может, и не украли. Почем я знаю. Может, они правду говорят: ограбили и утопили.
Князь Оскольд не сомневается, что рабы говорят правду, он только удивляется изворотливости и хладнокровию Потворы. Как ловко она виляет! Кто-нибудь другой, какой-нибудь простак, глядишь, и поверил бы ей…
– Теперь, – говорит князь Оскольд Костыге и Карку, – повторите, почему и как вы задушили княгиню Красаву.
Рабы путанно и невнятно, как только что про утопление Вады, повторяют рассказ про удушение Красавы.
Княгиня Потвора продолжает отрицать свою причастность к обоим убийствам. Нет ни свидетелей, ни улик, даже орудие убийства Красавы – всего лишь собственный Красавин платок. Против княгини Потворы есть только показания рабов. Княгиня Потвора пробует этим воспользоваться. Она понимает, что ее дело плохо, но понимает также, что признание его не улучшит…
Однако, раз Вада в Днепре, надо отыскать ее тело. Участники суда – и князья-судьи, и обвиняемые, и конюхи-видоки
[191], и стража, состоящая из дружинников, – отправляются на берег Днепра, на место, указанное Костыгой и Карком. Дружинники несут багры для поисков. Вслед за участниками суда толпой валит народ. Над толпой тоже возвышается несколько багров – люди где-то уже разжились.
Дружинники с баграми садятся в лодку, которую указывают Костыга с Карком, их сажают в нее же. Лодка отчаливает от берега, рабы показывают, куда плыть. На месте, указанном рабами, одни дружинники слегка работают веслами, чтобы лодку не сносило, другие шарят баграми по дну.
Сверху спускаются еще несколько лодок. В них тоже люди с баграми, а некоторые догадались прихватить кошки. Добровольные помощники обшаривают дно поблизости от первой лодки. Поиски продолжаются долго, некоторые, отчаявшись, бросают их. Самые упорные искатели те, что ищут кошками.
Люди на берегу напряженно следят за лодками, кружащими поодаль от берега на малом пространстве. Некоторые пловцы спускаются ниже по течению, полагая, что течение могло отнести девушку.
В сердце княгини Потворы оживает надежда. Если Вадиного тела в Днепре так и не найдут, – мало ли куда оно могло деться: унесло течением или замыло песком! – ей легче будет настаивать, что все эти рассказы про мешок и камень и про ее участие в убийствах рабы просто выдумали со страху, чтобы свалить вину на нее. Рассказы их, по крайней мере, будут ничуть не более убедительны, чем ее предположения о Вадином скором появлении, или о Вадиной гибели в когтях лесного зверя, или о смерти княжны от рук тех же рабов, только без участия мешка и Днепра…
Со стороны лодок слышится крик:
– Кажется, что-то нашел!
У княгини Потворы меркнет свет в глазах…
Кричит один из тех пловцов, которые искали кошкой. Он двумя руками что-то поднимает над собой, издали кажется, что в руках у него просто широкая тряпка, некое подобие малого паруса. Однако он плывет к берегу, за ним плывут и остальные. Люди на берегу замирают в ожидании.
Лодки причаливают одна за другой, громко шурша носами по песку. Пловец, приплывший первым, встает в лодке и высоко поднимает мешок. Мешок завязан, но пуст, если не считать лежащего в нем большого камня. Кроме того, в нем видна большая прореха…
Глава тридцать первая
НА СМЕНУ КОНСТАНТИНУ И МЕФОДИЮ…
Обещанных патриархом и царем епископа и причта в Корсуне еще нет. Но ловить рыбу на пустой крючок или зубоскалить с рабынями и торговками корабельщикам приходится недолго. На другой день по прибытии они различают в голубой дымке уже знакомые треугольные паруса, и вскоре в гавань входят пять кораблей.
Они бросают якоря и к переднему сразу причаливает лодка, матросы спускают сходни и помогают сойти с корабля в лодку высокому смуглому чернецу, хотя он, судя по всему, не нуждается в помощи. Это епископ Михаил Сирин, посланец патриарха Фотия и царя Михаила в далекую Киевскую землю.
Вслед за ним в лодку спускается юноша в подряснике. Это священник Епифаний. А следом еще один юноша – диакон Кирилл. Выйдя из лодки на берег, юный священник попадает в медвежьи объятья Кукши.
Встреча братьев Константина и Мефодия с вновь прибывшими тоже сердечна, хотя и не так порывиста. Все эти люди, как видно, давно знают друг друга. Едва встретились, а уж пора расставаться – в гавани стоят суда, готовые к отплытию в Таматарху, на них солуньские братья и отправятся в Хазарию. И епископу с причтом тоже незачем прохлаждаться в Корсуне…
В Киев епископ Михаил Сирин и диакон Кирилл как почетные путники плывут на княжеском судне. Священник Епифаний испросил у епископа дозволения плыть на одном корабле со своим старым другом.
Он жадно любуется берегами Днепра, стараясь разглядеть и назвать по имени знакомых птиц в этих шумных скопищах. От Шульги Кукша многое знает о Днепре, и здешние птицы кажутся ему старыми знакомыми. Он не без гордости сообщает Епифанию имя каждой из них, правда, по-словеньски, греческие их имена ему неизвестны.
Точно так же он гостеприимно сообщает Епифанию имена порогов, зверей, рыб и растений, которые тоже узнал от Шульги. Если сам он чего-то не может вспомнить, на помощь приходит Шульга, который, конечно, плывет на том же корабле. Епифаний старается затвердить все эти названия, ведь отныне он будет жить среди полян, русов и других людей, говорящих по-словеньски.
Разговоры о птицах, рыбах, степных зверях, порогах перебиваются воспоминаниями о Константинополе, об общих знакомых. Но первый, о ком спрашивает Кукша у Епифания, едва они отплывают от берегов Корсуня, конечно, Андрей Блаженный. У него, говорит Епифаний, все хорошо, если так можно сказать о его тяжкой жизни, особенно, зная, каково ему приходится зимой. Но ведь такую жизнь он выбрал сам и никакие попытки облегчить ее, и Кукше это известно, успеха не имеют. Его жизнь – это его подвиг. Андрей Блаженный просил кланяться Кукше, если Кукша не уплыл из Киева еще дальше на север, как собирался.
