– Если с твоей головы, владыко, упадет хоть один волос, Оскольд снимет головы и с меня и с Шульги. Стой здесь тихо, а остальное предоставь нам!
Епископ вынужден покориться, а Кукша с Шульгой становятся друг против друга по обе стороны дороги, бесшумно вынув мечи из ножен и уговорившись, что, в случае появления преследователей, будут разить их, по возможности не сходя с места, чтобы случайно не задеть друг друга.
Кукша верно угадал, как поведут себя недруги, поджидавшие их в засаде: решив, что епископ и его телохранители вздумали спастись бегством, они пустились в погоню. Явственно слышатся шаги, преследователи не стараются блюсти тишину, они приближаются, уже можно различить очертания троих людей на звездном небе, которое только что было таким предательским для него и Шульги с епископом! Сами же юные воины теперь не видны недругам, потому что сливаются с придорожными кустами.
«Благодарю Тебя, Господи, что их только трое!» – мысленно говорит Кукша, взглянув на небо, и осеняет себя крестным знамением. «Да, Вада и говорила о троих, но, судя по ее голосу, не была твердо уверена. Ведь в последнее мгновенье Свербей мог отрядить и больше народу». Кукша опасался этого и теперь испытывает немалое облегчение при мысли, что не придется убивать слишком многих…
За время блужданий по ночным дорогам глаза невольно привыкают к темноте, и он смутно различает перед собой человека, ему даже мерещится, будто он видит при свете звезд едва уловимый блеск обнаженного меча…
Однако сейчас он больше доверяет обонянию, чем зрению, а до него доносится крепкий запах вражьего пота – человек всегда пахнет сильнее, когда волнуется. Кукша поднимает меч – и не промахивается. С другой стороны дороги наносит точный удар своей левой рукой и Шульга.
Третий человек обращается в бегство, но бегать в такой темноте – пустая затея, он сразу же спотыкается и падает, звенит его меч, по звону Кукша определяет, где владелец меча, бросается вперед и наваливается на него. Подоспевает Шульга, и они вдвоем скручивают незадачливого беглеца.
Глава тридцать девятая
ПОМИЛОВАНИЕ
– Я хочу знать, кто вас послал? – спрашивает у пойманного князь Оскольд.
В гриднице, кроме них, еще много людей – здесь князь Дир, епископ Михаил, священник Епифаний, Кукша с Шульгой, княжеские дружинники и несколько старых киевских бояр, которые сами принимать Крещения не стали, но на вече заявили, что вся к волен веровать во что хочет.
Еще ночью, при свете жировых светильников, Кукша сразу узнал пленника – им оказался молодой рус по имени Стрепет, подававший Свербею деревянное огниво для извлечения «живого огня» на Березане во время жертвоприношения.
После того, как в ночной темноте Кукша с Шульгой притащили пойманного человека в Печерьско, князь Оскольд поднял дружину и, едва забрезжил рассвет, послал конных на место, указанное Кукшей с Шульгой. Посланные обнаружили там один труп, один меч и много крови. Кровавый след тянулся в овраг, но у ручья обрывался. В погибшем же опознали Свербеева человека – это был полянин по имени Канюк.
– Добрый был муж, – говорит князь Оскольд, – хотя и совсем молодой, жаль, что он погиб. Значит, раненый, что уполз, его брат Лунь, они близнецы, всегда и везде ходили вместе.
Стрепет отказывается назвать того, кто послал их на ночное убийство, хотя ему ясно, что ни для кого уже тут нет загадки, особенно после того, как привезли и опознали его мертвого товарища. Князь Оскольд добивается, чтобы молодой воин сам произнес имя «Свербей», но никакие угрозы не помогают, а уговаривать круче в присутствии епископа Михаила он не решается, единственное, что удастся вытянуть из молодого руса, это то, что им предстояло убить чужеземного старшего жреца, а Кукшу с Шульгой они трогать не собирались.
Князь Оскольд что-то приказывает дружинникам по-варяжски, те подхватывают руса под руки и ведут его к выходу из гридницы. Епископ Михаил в тревоге бросается к Оскольду:
– Князь, какая участь ждет этого человека?
– Незавидная, владыко! – откровенно говорит Оскольд. – Сперва из него вытянут, кто его послал, а потом выведут за городские стены и убьют. Он будет валяться там, покуда не явятся его родичи и не заберут тело, чтобы похоронить.
– Останови своих людей! – взволнованно просит епископ Михаил. – Как я понял, и тебе и всем здесь ясно, что этих несчастных послал какой-то язычник Свербей. Именем Господа нашего заклинаю тебя: не мучай этого юношу и сохрани ему жизнь!
Князь Оскольд что-то громко говорит по-варяжски, и дружинники останавливаются с молодым русом перед самым выходом.
– И что же ты, владыко, – спрашивает князь Оскольд, – велишь мне с ним делать?
– Ничего, – отвечает епископ Михаил, – отпусти его, пусть идет себе домой.
Князь Оскольд снова обращается к стоящим у выхода, теперь уже по-словеньски:
– Вернитесь!
Дружинники подводят Стрепета к нему и епископу.
– Ты слышал, – спрашивает князь Оскольд, – что сейчас сказал епископ Михаил, которого ты хотел убить?
Стрепет отрицательно качает головой.
– Он просит именем Господа Иисуса Христа помиловать тебя!
Стрепет молча ведет взором на епископа Михаила.
– Не стану тебя обманывать, – говорит Оскольд Стрепету, – мне не хочется этого делать… щадить тебя… Отведите его в темную и без моего слова не трогайте.
Стрепета снова уводят.
– Все будет по твоей воле, владыко, – отвечает князь Оскольд на вопросительный взгляд епископа Михаила, – только не сейчас, а чуть позже.
Князь Оскольд велит ударить в вечевое било. Над киевскими холмами плывет призывный медный гул. Мало-помалу на луг перед Печерьском стягивается народ. По обычаю, с помощью живого огня зажигают костер. С одной стороны его подковой охватывает толпа киян, с другой – выносят резной княжеский стол, по обе стороны которого становятся епископ Михаил с причтом и старейшие бояре. Но князья не садятся на княжеский стол, а велят глашатаю объявлять начало веча.
Князь Дир выходит к огню и, не называя имен, сообщает о том, что произошло минувшей ночью, напоминает о решении совета старейшин после Константиновой проповеди на предыдущем вече: каждый, кто пожелает, может креститься.
Кукша отыскивает взглядом среди передних черноусого Свербея, лицо его, как всегда, спокойно и усмешливо.
– Никто никого ни к чему не принуждал, – возвысив голос, продолжает князь Дир, – ни совет старейшин, ни мы с князем Оскольдом. Верно ли я говорю?
– Верно! Верно! – дружно, хотя и нестройно откликается собравшийся народ.
– И нынешнее ночное злодейство затеяно против воли Киева. Выходит, воля Киева для этих людей ничего не значит… Верно ли я говорю? – вопрошает князь Дир.
– Верно! Верно! – подтверждают собравшиеся.
– Может быть, кто-то хочет возразить или о чем-то спросить? – допытывается князь Дир.
