Надо, чтобы готовый сруб, уже проложенный мхом, с потолочным накатом, с исподним и с белым полом, стоял под крышей и во время его отсутствия просыхал, а по возвращении оставалось бы только сделать двери и лавки да сложить печи. Ну, и, само собой, перед отправлением в путь-дорогу необходимо заново просмолить суда, проверить оснастку и паруса, заменить, если надо, износившееся весло или кормило.
И на все время требуется.
Вечером после дневных работ Кукша сидит в девичьей с Андреем-Вороненком на руках. Золотоволосые сестры, как и прочие девушки и женщины, сидят за кроснами, ткут полотна и холсты. Сойдет снег – их будут расстилать на лугу, белить на солнце.
Надежа заводит с Кукшей разговоры, вспоминает своего погибшего мужа. Говорит и о Шульге, который занял место отца в семье, обсуждает предстоящую поездку.
– Сам-то Глум за свою жизнь, – говорит Надежа, – не одну тысячу верст отмахал по рекам да по лесным трущобам. На всем у него езжено, на чем только определил ездить человеку господин наш и повелитель Сварог, – на лодьях и в челноках, на конях и на оленях, даже на собаках доводилось. Немало и пешком хожено. Начал было и Шульгу помаленьку приучать к делу – брать в торговые поездки… Теперь пусть и сын, как тятя, потопчет резвыми ножками дальние земли.
Глумовы люди знают добрые торговые места, пусть и новый хозяин узнает… А ты, если тебе дома не покажется, всяко ведь бывает, ворочайся к нам, будешь мне вторым сыном, а Шульге – братом. А Кручину твою приму как дорогую невестушку.
Так Надежа говорит Кукше. Он бы и остался, – уж больно хочется ответить добром на ее добро! – кабы не матушка в Домовичах.
А на дворе уже весна, вода нынче ожидается высокая, значит, легче будет кораблям проходить Волховские пороги. Весенний дух бередит душу. Все Кукшины думы о дороге и о родной деревне. Кажется, теперь ничто уже больше не может задержать его на пути к дому. Тем пуще он волнуется.
Как долго он плыл прочь от дома с варяжскими морскими разбойниками, зимовал у норвежского конунга, потом снова плыл с теми же разбойниками, и опять на запад, все дальше от дома! А потом был в плену у других разбойников на каком-то скалистом берегу, а потом его вместе с другими пленниками отвезли морем на другой, тоже скалистый берег, где и продали в первый раз.
Никто из захвативших его в море разбойников, торговцев и товарищей по несчастью не говорил ни на Кукшином родном языке, ни по-варяжски, и никто, конечно, не объяснял ему, что первый скалистый берег зовется остров Корсика, а другой – остров Сицилия… Кукша уловил в речи разбойников и торговцев одно-единственное знакомое слово, которое слышалось, правда, весьма часто – «Аллах». Он смутно помнил, что Тюр, повествуя о поражении викингов в битве с маврами, произносил слово «Аллах» – это имя бога, которому поклоняются мавры.
Потом его снова продали, и он несколько лет провел в Царьграде, где наконец услышал родную словеньскую речь, и услышал как раз в то мгновенье, когда над ним нависла страшная опасность!
Милые Страшко и Некрас! Эти закоренелые язычники явились ему тогда, точно Ангелы Небесные, о существовании которых он, Кукша, в ту пору и не подозревал. Неисповедимы пути Господни! Может быть, Страшко и Некрас появились тогда вовсе не случайно, а были посланы Господом ради его спасения? Язычники? Но ведь спасла же царевна язычница младенца Моисея в Египте!
Покинув Царьград, Кукша отправился в Киев и прожил там год. Но путь в Киев – это уже путь назад, в сторону родного дома. И вот он здесь, на Волхове, где живут его единоплеменники и где говорят совсем как в Домовичах.
До дома остается всего один, и, кажется, не такой уж большой поход. Но тем пуще он волнуется. Да еще весна тревожит сердце… Если еще в Киеве он хоть на короткие мгновенья соблазнялся Вадиными речами и Оскольдовыми предложениями, то теперь, когда он, можно сказать, рядом с родным домом, его и все царства мира не остановят ни на мгновенье!
Кручине с Ивой, едва нашедшим друг друга, снова предстоит расставаться. Сердца их изнывают от печали. Увидятся ли они когда-нибудь? Но эта их разлука все-таки уже не то, что разлука в Гнездове, когда они, бедные невольницы, попали к разным хозяевам. Теперь каждая из них остается с добрым, надежным супругом и думать им друг о друге уже не страшно. И, кто знает, может, еще приведется и свидеться?
С каждым днем все теплее. Начинается ледоход. Сперва уходит речной лед, а за ним уже идет более могучий озерный. Некоторые льдины напоминают о зимней жизни озера – на одной чернеет оставленный рыбаками шалаш, другая несет кусок дороги с конским навозом и наезженным санным следом, в третьей зияет прорубь…
Со времени свадьбы, вернее, с того разговора с Шульгой, когда Шульга убедил его, что их свадьба не может противоречить Господней воле, Кукша все чаше задумывается, а так ли уж непоколебим в своем язычестве упрямый новгородский язычник Шульга? Кукша помнит, как горячо сочувствовал Шульга священнику Константину, когда тот проповедовал на Киевском вече. Мысль о том, чтобы крестить Шульгу не оставляет его.
Меж тем, скоро отправляться в путь… Пора бы и поговорить с Шульгой. А вдруг он откажется? Наконец Кукша все-таки решается.
Все прошло легче, чем он предполагал. Видно, Шульга и сам все это время думал о том же. А с золотоволосыми молодками и вовсе не было никаких хлопот. Кручина призналась, что еще в тот день, когда Кукша крестил Андрея-Вороненка, ей захотелось быть одной с ними веры. А Ива сказала коротко:
– У Кукши не может быть плохой веры!
Но вот Волхов освободился ото льда, теперь он просто мутный, в старину, говорят, он так и звался – Мутная река. Кукша окрестил Шульгу, Иву и Кручину, так же, как прошлой осенью крестил Вороненка, только не в лохани, а в Волхове. Теперь у них новые, христианские имена – Константин, Феодора и Анна. Главное, однако, не это, а то, что они все они теперь члены великой семьи, глава которой Сам Иисус Христос. Кукша глядит на сверкающий под солнцем Волхов и думает: «Еще не завтра, конечно… но придет время и Волхов непременно станет великой крешальной купелью для всех здешних словен!»
Корабли уже готовы к отплытию, товары и припасы погружены, остается только столкнуть корабли в Волхов… Путь не близкий, и проводы многолюдные. Кукша держит на руках Андрея Вороненка, Ива и Кручина стоят обнявшись и плачут. Однако сверху уже показались корабли Страшка и Некраса, которые тоже участвуют в торговой поездке. Шульга говорит:
– Пора!
Он обнимает и целует матушку Надежу, потом мокрую от слез жену Иву, а за нею и других провожающих. Его примеру следует Кукша и их с Шульгой спутники. Корабли стаскивают с берега в воду, и вот их покачивает многоводный могучий Волхов. Одни пловцы берутся за весла, другие ставят паруса, потому что дует попутный ветер. Машущие руками люди на берегу становятся все меньше, а вскоре и вовсе пропадают из глаз.
Глава двадцатая
СНОВА ЛАДОГА
Больше половины пути по Волхову корабельщики проходят быстро и беззаботно. Иногда вдали виднеются тесовые или соломенные кровли деревень. Шульга говорит, что здесь по обоим берегам простираются тучные заливные луга, которые сейчас затоплены, и что здешние жители держат много скота. Скот уже выгнали на первую весеннюю траву, до пловцов доносятся милые сердцу звуки – мычание коров и блеянье овец.
