– Киев!
Кукша не видит ничего, кроме высокого берега, заросшего лесом.
– Дым! – улыбается Шульга.
И верно, за лесом поднимаются прямо в небо несколько белых жидких дымков. Домов не видно, но все понимают, что там уже начинается вожделенный Киев. Лес мало-помалу перестает быть сплошным, и наконец Кукшиному взору открывается город, раскинувшийся на высоких холмах, разделенных глубокими оврагами.
На плоских вершинах, а кое-где и на склонах видны скопления разнообразных построек, и Киев кажется не городом, а несколькими городками, тем более, что почти все доступные взгляду поселения обведены земляными валами и обнесены частоколами. Кукшино внимание привлекает добротная крепость в стороне от берега – высокие стены и пять башен.
– Оскольдов город, – перехватив Кукшин взгляд, объясняет Шульга, – но чаще его называют по-старому – Печерьско. А иные зовут – Печерьский город.
Суда плывут дальше, и вот над Днепром, на высоком обрывистом берегу, видна другая крепость, поменьше упомянутой, с четырьмя башнями.
– Угорьско, – сообщает Шульга, – первый Оскольдов и Диров двор, он ближе всего к реке.
Несколько передних кораблей – это корабли Оскольда и Дира и ближней дружины – поворачивают к высокому берегу. Остальные продолжают свой путь.
– А куда плывут прочие? – спрашивает Кукша, оглядываясь на них.
– В устье Почайны, – отвечает Шульга, – это небольшая здешняя река, она там, чуть повыше, впадает в Днепр. Да вон оно, устье, его отсюда видать! Туда и плывут. Там, в затоне, удобно корабли ставить. Княжеские тоже потом туда перегонят.
А сейчас корабли Оскольда и Дира входят в береговую тень, солнце перестает слепить глаза и сразу становится прохладнее. На берегу полно народу. Жители, наверно, заметили суда еще издалека, может быть, раньше, чем сами пловцы увидели Киев.
Вскоре суда утыкаются носами в прибрежную полосу, несколько воинов проворно выскакивают и вытаскивают передние на песок. Бросаются в глаза ярко одетые женщины, у некоторых на руках дети. Тут же крутятся ребятишки постарше, отроки и отроковицы
[112]. Оскольд и Дир прыгают на берег, приветствуют народ, целуют каких-то женщин и бегут вверх по тропе. Вслед за ними выскакивают на песок дружинники, в их числе Кукша с Шульгой. Но не все устремляются наверх – многих уже ждут на берегу. Радостные возгласы, объятия… Сверху по тропе спешат еще чьи-то близкие.
– Великая тризна будет в Киеве! – говорит Шульга. – Многие нынче не воротились… Большая-то часть встречающих не здесь, а на Почайне!
На сей раз Кукша не видит на его лице привычной веселой улыбки.
По обе стороны тропы, убегающей наверх, стоят молодые нарядные женщины в изукрашенных кокошниках. Они кланяются князьям поясным поклоном, едва те приближаются к ним, словно две вереницы цветов, по которым проходит порыв ветра. А снизу уже доносятся рыдания – не вернулся чей-то муж, или жених, или сын…
Кукша оглядывается: бритоголовые рабы в железных ошейниках быстро вытаскивают из кораблей тесовые и лубяные скрыни, холщовые и кожаные мешки и, взвалив груз на плечи, тоже устремляются наверх. На пути у них, лежа поперек тропы, бьется в рыданиях женщина, рабы, не смея перешагнуть через нее, огибают ее по траве и бегут дальше со своей ношей.
Менее торопливы те, что в двух торбах наперевес несут каждый по две узкогорлых корчаги с драгоценным заморским вином. Оно и понятно: чересчур торопливому ничего не стоит споткнуться и разбить скудельную
[113] корчагу, а никто из них не хочет проверять на себе последствия такой оплошности. Между тем, от реки доносятся новые горестные вопли…
Но вот Кукша с Шульгой наверху. Перед ними Угорьско. Город защищен земляным валом и наклоненным наружу бревенчатым частоколом. Верхние концы бревен заострены. Наклон и заостренные концы должны затруднить дело тому, кто вздумал бы взять крепость приступом.
Башни поставлены так, чтобы из окон и с верхних площадок было удобно стрелять и бросать камни в нападающих. Сами башни срублены в лапу
[114] и ровно обтесаны, чтобы на них нельзя было влезть по углам и по стенам. Восточная часть крепости возвышается над крутым берегом, а остальная – обведена рвом, в ворота проходят по легкому подъемному мосту.
Друзья входят в город, и Кукше бросается в глаза, что самый большой дом на княжеском дворе похож на гридницу Одда Стрелы в Ладоге и на гридницу Хальвдана Черного – он длинный и слегка расширяется к середине, отчего кажется пузатым. Только здесь над торцом резная голова коня, а не змея. Как боялся маленький Кукша, что Одд Стрела – вышедший из Волхова лютый змей, которому Кукша предназначен на съедение!
На усадьбе много построек – от высоких рубленых хором до землянок, у которых над землей возвышаются только дерновые крыши, похожие на зеленые холмики. На некоторых из них пасутся козы. По усадьбе бродят тощие собаки, тут и там копошатся чумазые дети.
Следом за дружинниками, большей частью варягами, Кукша с Шульгой идут в главный дом. Он весьма велик, но внутри кажется еще больше, чем снаружи. Вдоль стен тянутся широкие лавки, застеленные тюфяками, пахнущими свежей соломой. Поперек такой лавки может улечься человек любого роста. Посреди дома устроен продолговатый, обложенный камнями очаг, его пламя бросает трепетный отсвет на стены и на закопченную обрешетку кровли. Под коньком собирается дым, неспешно подползает к волоковому отверстию и вдруг быстро устремляется наружу.
Вдоль лавок стоят узкие столы, рядом со столами воткнуты в землю высокие железные светильники, похожие на огненные цветы: крученый стебель и чашечка с бараньим жиром, в которой вместо пестика пламя.
Проворные рабыни приносят лепешки, вяленое мясо, копченую рыбу, жбаны с пивом и тонкие обручные
[115] стаканы. Дружинники, принимаясь за еду, перешучиваются с рабынями, иногда дают волю рукам и получают в ответ громкие оплеухи, которые сопровождаются всеобщим хохотом.
Кукше все здесь нравится – и очаг, и светильники, и веселые бойкие рабыни, и еда, и стаканы, искусно набранные из кленовых досочек и стянутые тоненькими ракитовыми обручами… Друзья жадно набрасываются на еду, как будто не ели от самого Царьграда, торопливо запивают ее пивом, чтобы не застревала в горле.
Скоро Кукшу начинает неудержимо клонить в сон, может быть, он осоловел от пива, а может быть, от усталости, накопившейся за долгую дорогу. Он навзничь откидывается от стола и засыпает.
